• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

Калитка неслышно отворилась.

Настя поставила у ворот велосипед и прошла во двор.

— Тамара! — Громко крикнула она.

На огороде, с сапой в руках стояла невысокая худенькая женщина в легком ситцевом сарафане и в белой косынке на голове.

— Чего тебе? — Отозвалась она.

— Там, это. Гость к тебе. Павел идет. Сама лично видела, как с автобуса встал и сюда направляется. Я то на велосипеде, вот и опередила. Головы, подлец, не подымает. Не поздоровался, словно не признал. Вот паскудник. Гнать его, сволочь такую, надобно. Так я че приехала. Может, помощь, какая нужна. Может, подсобить взашей его выставить. Так я могу. Ты только скажи.

— Спасибо, Настя. Но я сама. Ты езжай, Настя, езжай…

Та обиженно надула губы и не спеша пошла к воротам.

Тамара бросила сапу, торопливо вошла в дом. Сердце в груди стучало так сильно, словно отсчитывало каждую долю секунды. Тяжело дыша, женщина сорвала с головы косынку, швырнула ее на кровать. Торопясь, сняла домашний грязный сарафан, и дрожащими руками стала искать в шифоньере, что-то приличное для дому. Достала новый халат, тот, что берегла на особый случай. Пальцы не слушались, пуговицы не могли попасть в петли. Тамара опять заметалась по комнате. Ей нужно было сделать вид, что она не знает о приходе гостя, а стало быть, она должна быть занята домашней работой. Еле слышно скрипнула калитка. Сердце стало биться еще громче. Казалось, что каждый сердечный толчок больно ударяет в виски. Она пошла на кухню, взяла нож и присев на стул, начала чистить картофель. Она уже четко слышала шаги, которые приближались. Нож в руках не слушался. Распахнулась дверь, и на кухню вошел он.

— Здравствуй, Тамара, — тихо и виновато произнес мужчина.

Тамара бросила на него скользкий, небрежный, удивленный взгляд и кивнула в ответ, продолжая свою работу.

— Можно я присяду? — спросил гость.

Женщина опять кивнула в знак согласия. Непослушными руками она с трудом управляла острым ножом, а голос, ее голос отказывался ей подчиняться. К горлу подкатил огромный ком, сотканный из обид, горечи, слез и предательства. Он парализовал ее голосовые связки, не давая возможности вздохнуть на полную грудь. По всему телу пробежал неприятный озноб.

— У тебя так вкусно пахнет. Что ты готовишь? — спросил мужчина.

— Суп, — еле выдавила из себя Тамара.

— Пол жизни отдам за тарелку твоего супа… — почти шепотом произнес он.

Тамара молча встала, помыла руки, достала большую тарелку, ту в которой она всегда подавала горячее своему мужу, налила в нее прозрачный аппетитный суп, захватывая из кастрюли три больших кусочка свиных ребрышек. Поставила тарелку на стол. Отрезала хлеба, положила ложку и села напротив. Мужчина, не поднимая глаз, сел за стол и принялся с жадностью есть. Тамара молча смотрела на него. Гость, немного насытившись, стал есть медленней, все ниже склоняя голову над тарелкой. Тамара видела, как по его щекам обильными ручьями стекали слезы и падали в тарелку. Иногда они попадали в ложку, и мужчина отправлял их себе в рот, вместе с супом.

Гость доел, вытер рукавом мокрые щеки и по-прежнему не поднимая головы тихо и виновато произнес:

— Прости. Если можешь… Прости… Мне плохо без тебя… Без детей… Прости…

Теперь расплакалась Тамара. Как долго она ждала этого момента. Ждала и верила, что он наступит. Верила, несмотря ни на что. Верила вопреки всему.

Последние три месяца она избегала без лишней надобности ходить по поселку. Каждый считал своим долгом посочувствовать ей и дать совет, как она должна жить. Советовали забыть, советовали не вспоминать, советовали жить дальше, а если вернется, гнать и не прощать.

Тамара слушала, а думала о своем…

Мечтала, чтобы наступил тот день, когда он вернется и попросит прощения, и тогда она все ему выскажет. Все. Она заставит его страдать так, как страдала сама.

Но вот он сидит рядом. Такой родной и долгожданный. Ее милый и любимый предатель. Тот, кто растоптал ее любовь и наплевал ей в душу... Сидит такой жалкий, несчастный, низко опустив голову. Она понимает, что ему плохо и стыдно.

Сейчас она должна что-то ответить. Она не знает — что.

Знает только одно — больше она его не отпустит. Немного помолчав, вытирая слезы, Тамара, неожиданно для себя, сказала:

— Знаешь, Паша, у нас забор прохудился. Вот-вот упадет…

Мужчина встал, подошел к ней, обнял, и они вместе заплакали. Их слезы были горькими и счастливыми.

Павел вышел во двор, обвел взглядом родной дом, родной двор. Вздохнул на полную грудь. Сел на лавочку, закурил и задумался, вспоминая…

***

Как-то постепенно в его душе копилась раздражительность и неудовлетворенность жизнью. Все заработанные деньги он отдавал семье и постоянно слышал: «Маришке нужны сапожки, Ваське компьютер, а Илье скоро поступать…»

Ему надоели такие будни: работа — дом, дом-работа. Годы идут, а что он видел в жизни? Одну работу.

Для себя, для души ему хотелось чего-то особенного. Такого, чтоб от счастья душа развернулась, чтоб дух перехватило, чтоб петь хотелось. Но… Его серая монотонная, однообразная жизнь не предвещала ничего подобного…

Командировку в соседнюю область на целую неделю он воспринял, как путевку на курорт. Он жаждал смены обстановки и новых знакомств. На предприятии, куда был направлен Павел, его встретили с распростертыми объятиями. Главный инженер предприятия — большая, мужеподобная женщина в первый же день, для более тесного знакомства организовала небольшой пикник в своем дворе. Звучала легкая музыка, жарились шашлыки, суетились женщины, помогая накрывать на длинный стол, поставленный в центре двора.

Они по очереди подходили к Павлу и все нашептывали ему:

— Ты получше приглядись к нашей Степановне. Женщина огонь. Таких, как она — днем с огнем не найти.

— Ты, милок, в самое яблочко угодил. Сразу ей к сердцу припал.

— Ой, родненький, ты уж ее не обидь. Добрая она, щедрая, правда, капризная малость. Вот с мужичками ей и не везеть. Бегуть, окаянные. Бегуть. Как пацюки.

Все эти наставления он воспринимал, как указания к подписанию выгодного для всех договора. Поэтому обещал, что не обидит и не сбежит, пока не достигнут двухсторонних взаимовыгодных соглашений. Их любимицу, Степановну, он уважает, поэтому согласен на все ее капризы.

— Вот и славненько. Вот и чудненько.

Когда стол был накрыт, началось гулянье.

Во главе стола сидела Степановна — полная, коротко стриженная тетка — главный инженер, а рядом посадили его — Павла. Народу собралось много. Кто они, Павел не знал. После двух рюмок выпитого и вкусной закуски он понял одно — вот он, праздник. Стол ломился от шашлыков, балыков, окорочков, жареной и копченой рыбы, икры, грибов, овощей, спиртного и напитков. Блаженство поселилось в его душе.

— Живут же люди, — подумал он тогда. И ему очень захотелось быть в их числе, быть среди них. Чтобы утром просыпаться с праздником в душе и с ним же вечером засыпать.

Сколько в тот день выпил Павел, он не помнил. Знал только, что много. Помнил, как был тост — выпить за него, следующий тост — за Степановну, а еще следующий за молодых. Помнит, как кричали: «Горько!» Как Степановна, обхватив его шею руками, крепко целовала, а он и не сопротивлялся. Ну, а потом все тонуло в пьяном тумане.

Народ медленно расходился. Остались только самые приближенные, которые шептали своей любимице на ухо: «Пора!»

Та пошла в дом и вскоре вышла неузнаваемая. На ней был цыганский костюм.

Блуза с большим декольте, и широкая пестрая юбка. На голове — парик из длинных черных волнистых волос. Поверх парика красная косынка, завязанная сзади. Она и правда была похожа на цыганку из фильма. Ее подруги суетились возле какой-то аппаратуры, протягивая шнуры со двора в конец огорода. Туда же пригласили и его. Здесь для Павла открылась незабываемая картина. Огород Степановны выходил на обрывистый берег местной реки. Вечером, находясь у самого обрыва, в лучах заходящего солнца, казалось, что находишься на сцене под светом многочисленных рамп. Степановна заняла свое место, у обрыва и велела начинать. Ее подруги включили музыку. Та, громко и раскатисто эхом неслась по берегу. Пела Надежда Кадышева:

Течет ручей, бежит ручей,

И я ничья, и ты ничей…

А цыганка, купаясь в лучах вечернего солнца, танцевала свой соблазнительный танец. Она подхватывала свою широкую юбку вверх, и перед хмельным взором Павла мелькали в танце ноги танцовщицы. В ту минуту они казались Павлу самыми красивыми и соблазнительными.

— Вот это — праздник. Вот это — фейерверк. — мелькало у него в голове.

Он не смог высидеть под такую зажигательную мелодию и, неожиданного для самого себя, тоже вышел к обрыву, и они вдвоем закружились в вихре зажигательного танца.

— Ты моя королева! — кричал он.

Такого праздника для него никто и никогда не устраивал. Никто и никогда не танцевал для него в лучах вечернего солнца…

Проснулся он в одной постели с мужеподобной женщиной. С трудом вспоминал произошедшее, и очень надеялся, это был только сон.

— Дорогой, ты был в ударе! Собирайся, нам нужно на работу.

Степановна была свежа, бодра и быстро собиралась на службу. Павел, же не мог поднять головы. Его тошнило. В голове все еще прыгали чертики в цыганских юбках. Он никогда раньше не позволял себе так напиваться. Тамара знала, что алкоголь для него яд, поэтому всячески контролировала его. Но если все же ему случалось перебрать, она знала, как ему помочь.

— Так! — командным тоном повторила Степановна. — Десять минут на сборы. Я тебе сопли вытирать не собираюсь.

Павел еле встал. Его пошатывало.

— Ничего, втянешься! — похлопала она его по плечу, насмехаясь…

Что он делала на предприятии в тот день, Павел не помнил.

Зато вечером во дворе у Степановны на ее длинном столе опять стали появляться вкусные закуски — копченые куры, чебуреки, пельмени, салаты ,спиртное и напитки. Те же женщины суетились, накрывая на стол и по очереди нашептывали:

— Ну как, милок? Дама наша хороша? В соку бабенка, в соку…

— Ты уж гляди тут. Не перечь ей. Она того не любит.

— Да не сбеги на третий день, как пацюк. Не сбеги.

Опять пили. Опять были тосты. Опять кричали «Горько!»

И кружилась у Павла голова. Кругом шла от радости, от праздника, от выпитого спиртного. А когда женщина выходила к обрыву, купаясь в оранжевых лучах солнца, на фоне синей речной воды и кружилась в танце, Павлу казалось, что его душа расцветает, и его распирало от удовольствия.

Семь дней в пьяном угаре пролетели как один миг. Командировка заканчивалась, и ему следовало бы собираться домой. Но он еще не насытился здешней веселой разгульной жизнью.

— Мне пора уезжать — грустно сказал он утром своей покровительнице.

— А если я не отпущу? — спросила она игриво.

— Не отпускай — подтвердил Павел, и, не вылезая из-под одеяла, достал сигареты, зажигалку и закурил.

— Только как ты это сделаешь? — спросил он, затягиваясь на полные легкие.

— Я все продумала. У нас совершенно случайно освободилась должность инженера по ОТ и ТБ. Потянешь? Если нет, не бойся, я подстрахую. Сейчас поедем к тебе, заберешь свою трудовую. Я уже звонила и предупредила, что ты увольняешься. Заодно скажешь своей мымре: «Прощай». Так, что собирайся»

— Она не мымра, — несмело произнес он.

— Не поняла? — Переспросила Степановна.

— Ее зовут Тамара.

— А мне, собственно говоря, наплевать на то, как ее зовут. Я буду звать ее «мымра». Тебе понятно? — громко и грубо сказала она, взяла со стола ключи и пошла в гараж.

Павел оделся и послушно вышел следом.

Большой черный внедорожник лихо мчал по трассе. Степановна ловко управляла своим детищем. Павел сидел рядом и размышлял о жизни. Он думал о том, что решил остаться с чужой женщиной. С женщиной, которую он даже в постели звал по отчеству.

Ее имя — Рита, ей абсолютно не подходило. Поэтому все всегда называли ее Степановна. И он тоже. Он думал о том, какой фурор произведет его приезд в родной поселок. Как соседи выбегут рассматривать крутую тачку, на которой он приехал. Будут смотреть на женщину, за спиной которой можно идти в разведку. Ему будут завидовать. Единственное, что немного смущало Павла, — что же он скажет Тамаре. А впрочем, чего переживать. Степановна найдет, что сказать. Ему нужно будет только собрать свои вещи, и все.

— А что Тамара? Сама виновата. Слишком пресную жизнь она ему устроила. Неужели она не догадывалась, что даже семейному мужчине иногда хочется праздника.. — успокаивал он себя.

На родном предприятии на Павла поглядывали искоса. Ничего не рассказывали и ничего не спрашивали. Сунули в руки трудовую, и будь здоров. Только напоследок директор спросил: «Павел Иванович, ты уверен, что не пожалеешь?»

Павел задумался. В разговор вмешалась Степановна:

— Я об этом позабочусь, — рявкнула она своим мужским голосом.

Когда подъехали к дому, Павел занервничал. Он не терпел женских слез, истерик...

В родной дом он вошел под ручку со Степановной. Соседка— Настя, Тамарина подруга, в это время проезжала по улице на велосипеде. Увидев Павла, под руку с другой, чуть не упала со своего транспорта. Глядела не под колеса, а на ту, что приехала на огромном автомобиле. Тамара в это время стояла у плиты. Готовила обед. В кухне стоял приятный запах только что сваренного борща. Павел очень любил стряпню своей жены. И в эту минуту ему захотелось только одного, поесть борща, лечь на свой любимый диван, зажать в руке пульт от телевизора и прыгать с канала на канал. Но… Назад дороги уже не было.

— Ой, Паша, ты уже приехал? — радостно произнесла Тамара, но тут же осеклась.

Она пристально смотрела на чужую женщину, которая повисла у мужа на плече и нагло улыбалась.

— Ты мне хочешь что-то сказать? — Тихо и робко спросила Тамара, глядя мужу в глаза.

— Это я хочу сказать. А ты иди, собирай вещи! — грубым мужским голосом распорядилась Степановна.

— С вами я разговаривать не желаю. А вещи можете собирать вместе… Вернусь, когда вас не будет, — произнесла женщина и вышла из дома.

Что было дальше, Павел помнил смутно. Как собирал свою одежду. Как Степановна разбрасывала по дому вынутую из шкафа одежду его жены. Как написала помадой на зеркале — «Мымра». Как ему было обидно, что Тамара даже не боролась за него…

Павел слегка загрустил. Но возврата к прошлому не было. Теперь у него была новая работа. Новый дом. И праздник каждый день.

Первый месяц новой жизни показался Павлу сказкой. Каждый день Степановна затевала шумные гулянья. Они длились порой до рассвета. Кульминацией каждого застолья были обязательные танцы с переодеванием.

— Вот это жизнь! Вот это драйв! — думал Павел.

Но вскоре ему опостылело видеть каждый день невменяемое лицо Степановны. Надоели пьяные лица. Он возненавидел дикие танцы.

Все чаще он стал ловить себя на мысли, что тоскует по дому. По тихим, скромным, серым будням, лишенным разгульного веселья, которого он с головой хлебнул на всю оставшуюся жизнь. Оказывается, праздник тогда радует душу, когда получаешь его в очень маленьких дозах. Вкусная еда тогда делает стол праздничным, когда чередуется с обычной будничной пищей. А когда каждый день шашлыки и водка, начинаешь мечтать об обычном супе, который варит его Тамара. Он стал тосковать по своим детям. По своему тихому уютному дому, который снился ему ночами.

Как ни странно, теперь он мечтал о том, от чего отказался три месяца назад…

И он решил бежать. Предварительно заказал билет на автобус. На самый первый рейс. Из дому вышел тихо, на цыпочках, чтоб не разбудить пьяно храпящую Степановну. Пока шел на автостанцию, сердце в тревоге выскакивало из груди: «Только бы не хватилась и не догнала!»

Он ехал к Тамаре и плакал, отвернулся лицом к окну, чтобы никто не видел его слез. Так он и проехал всю дорогу, изредка шмыгая носом…

2008