|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
|
... На Главную |
|
Золотой Век 2008, №11 (17). В. Н. Ламздорф. ДНЕВНИК 1894-1896 |
|
От Редакции.
Приводится по изданию: 1895 Суббота, 4 февраля. Спускаюсь в канцелярию, чтобы повидаться с Шишкиным; он явно очарован своим вчерашним обедом в Аничковом дворце. Всего присутствовало 15 человек; он сидел рядом с моей племянницей, а та находилась справа от английского посла. Государь был в красной форме шотландского драгунского полка, с большой лентой ордена Подвязки. Шишкин несколько недоумевал, как должен себя представить; однако после обеда, когда все встали в круг, его величество, приблизившись к нему, сказал несколько любезных слов сожаления по поводу смерти г-на Гирса и добавил: «У вас, наверное, сейчас много дел». На это наш бравый управляющий министерством ответил: «Три года тому назад мне уже приходилось делить груз труда с моим больным начальником, и поэтому я сейчас легко справляюсь с добавочной работой». Шишкин старается всячески продвинуть данную мысль; он делал это на днях даже во время чая у Гирсов, которые были этим крайне изумлены, а потом высмеивали его, прекрасно зная, насколько мало бедный товарищ министра был приобщен к делам при жизни покойного министра; у этого прекрасного человека немного закружилась голова от вчерашнего приглашения ко двору; он просит меня подготовить ему ко вторнику для вручения государю небольшое досье с интересным и поучительным материалом для чтения, взятым из секретных архивов. В частности, он хотел бы осветить болгарскую проблему в связи с, видимо, намечающимся сейчас сближением между принцем Фердинандом и Цанковым. Я рассказываю Шишкину о своей справке, подготовленной 15 августа прошлого года, и показываю ее; вместе с тем предупреждаю, что покойный государь не хотел и слышать о каком-либо примирении с принцем Кобургским. Добавляю, что, на мой взгляд, вообще более благоразумно воздержаться сейчас от всякой инициативы и от любых вопросов, будь то назначения, инструкции Лобанову, болгарские дела или какие-либо другие вопросы, вплоть до ответа г-ну Стаалю. Теперь, когда нам известно решение государя и когда через несколько дней к нам может быть назначен новый министр, не следует предвосхищать его мнения и представлять его величеству какие-либо проекты. Шишкин склоняется к данной точке зрения; со своей стороны, он написал небольшое письмо Стаалю, посылая его вместе с нашим официальным письмом; в нем он настоятельно просит Стааля не отказываться от поста министра, добавляя по моему совету, что в случае, если у того найдутся непреоборимые причины, мешающие принять благосклонное предложение государя, необходимо, чтобы он явился сюда лично для объяснений; это оправдает доверие, оказанное ему его величеством, и облегчит государю последующие комбинации. Ненадолго поднимаюсь к Михаилу Гирсу, чтобы на всякий случай справиться, не известно ли ему чего-либо относительно мнения его отца о моей справке от 15 августа 1894 г. Из-за избытка деликатности, характерного для моего дорогого покойного начальника, никогда или, во всяком случае, очень редко можно было узнать его откровенное мнение по поводу той работы, которую он поручал сделать. Я видел министра в очень печальном и озабоченном состоянии после того, как он последний раз работал вместе с покойным государем во вторник, 16 августа 1894 г.; он сказал мне, что его величество настроен против всякого соглашения, допускающего принца Фердинанда в Болгарию, и что государь отложил принятие решения по данному вопросу до своего возвращения в столицу, намеченного на начало сентября; я так и не смог выяснить, полностью ли нравились министру моя небольшая работа и использованная в ней аргументация. Михаил Гирс говорит, что отец рассказал ему о составленной мною справке тотчас же после своего возвращения в сентябре; он был полностью согласен с мыслями и планами, изложенными в моей справке от 15 августа; возможно, что он счел бы полезным придать этой работе менее точную и определенную форму, если бы пришлось вернуться к данному вопросу (после смерти министра моя справка находилась у него в столе, он оставил ее у себя после своего //доклада// 16 августа 1894 г.); это объясняется тем, что у министра создалось впечатление о необходимости убеждать государя (Александра III) в правильности изложенных в справке мыслей постепенно, мало-помалу. О //докладе// 16 августа 1894 г. министр сохранил мучительные воспоминания. Он сказал Михаилу: «У меня было чувство, что государь от меня утомляется и что он уверен, будто я даю кому-то руководить собою, причем могу увлечь на этот путь и его самого». «Короче говоря, — говорит мне Михаил Гирс, — отец в тот раз почувствовал, что его авторитет у государя подорван». Видясь тогда друг с другом в последний раз, монарх и министр, видимо, были оба столь нервными и больными, что не могли ни совместно работать, ни понимать один другого. На двух //докладах//, 4 и 17 ноября 1894 г., которые делал покойный министр у императора Николая II, болгарский вопрос не поднимался; г-н Гирс собирался это сделать при первой возможности, предварительно подготовив почву; однако при приеме прошлой осенью Цанкова перед его отъездом в Болгарию покойный министр говорил с ним в духе моей справки, основные мысли которой он продолжал полностью одобрять. В том же духе разговаривал министр и с г-ном Нелидовым во время его приезда на похороны покойного императора, и наш посол во время своей аудиенции у императора Николая II (в том же ноябре) пустился было в изложение планов примирения с принцем Фердинандом, однако его величество сразу остановил его, сказав: // «Нет, на признание Кобургского я никогда не соглашусь. Пускай он убирается...» и т.д.// Мой бедный министр, будучи больным, видимо, просто позабыл сообщить мне эту подробность, а ее, конечно, нельзя терять из виду. Получена хорошая телеграмма. //Секретная телеграмма гофмейстера Хитрово Токио, 3 (15) февраля 1895 г. «Имел длинный интересный разговор с министром иностранных дел. Япония очень встревожена слухами об англо-русском соглашении. Муцу вновь подтвердил мне все уверения относительно Кореи; сказал, что Япония отнюдь не намерена идти в войне до распадения Китая или падения династии, и что будет относиться с крайней осторожностью к интересам других держав. Сообщил доверительно, что требования Японии будут состоять в денежном вознаграждении и территориальной уступке, подчеркнув, что мне первому из иностранных представителей он говорит об этом прямо. Хотя он не определил, имею основание предполагать, что Япония потребует уступки именно Формозы. Муцу прибавил, что Япония отнюдь не желает требовать чего-либо, что могло бы быть противным интересам или видам России, и что с этой целью он не замедлит вступить с нами в откровенный обмен мыслями для предупреждения всяких недоразумений».// Вечером государь возвращает данный документ, сделав на нем помету: //«Надеюсь, что так и будет»//. На недавнем совете, состоявшемся под председательством великого князя Алексея 20 января, было решено договариваться с Англией и Францией об умиротворении Дальнего Востока и совместно рекомендовать Японии проявить умеренность в ее требованиях к Китаю. Для нас прежде всего важно обеспечить независимость и неприкосновенность Кореи. В то время как министерство иностранных дел должно будет направлять свои усилия к достижению этой цели, морское министерство призвано пополнить наши военно-морские силы на случай такого сопротивления со стороны японцев, которое, возможно, вызвало бы необходимость применения более эффективных мер со стороны трех держав. Было условлено собраться на совет еще раз, если этого потребуют события, и тогда обсудить те меры, которые нужно принять. Тем временем доходящие из Пекина новости катастрофичны. Телеграмма от графа Кассини, нашего посланника в Китае, датированная также 3 (15) февраля, рисует положение в самых мрачных красках. В недалеком будущем можно предвидеть свержение династии, общий развал империи и избиение иностранцев, если не удастся без промедления справиться с бедствиями войны. Воскресенье, 5 февраля. В 10 часов ко мне приходит Шишкин, под большим секретом сообщая об очень интересном разговоре, происшедшем вчера между ним и Лобановым. Князь приходил с прощальным визитом; во вторник он предполагает выехать в Вену и рассказывает по этому случаю, как происходило дело. Вот его версия событий: генерал Вердер, опасаясь назначения г-на Нелидова на пост министра иностранных дел, будто бы написал в Берлин, стремясь подтолкнуть императора Вильгельма написать письмо нашему императору с просьбой не стесняться, если он захочет назначить князя Лобанова министром, а не послом в Берлине (весьма вероятно, что инициатива исходила не от Вердера и что он послал письмо в Берлин не из страха перед Нелидовым, а по рекомендации великого князя Владимира и его супруги). Как видно, в прошлое воскресенье великий князь Владимир ходил к государю с докладом о полученном ответе (об этом посещении великая княгиня Мария Павловна рассказывала сыновьям Гирса, а генерал Вердер сообщал в своей перлюстрированной телеграмме на имя барона Маршаля). Его императорское высочество будто бы обеспокоил императора своими бурными высказываниями, а императрица Мария Федоровна, с которой он советуется по любому поводу, будто бы была возмущена подобным вмешательством императора Германии в распоряжения нашего монарха. Вот тогда-то и было принято решение об оставлении Лобанова в Берлине. Князь, плохо скрывающий досаду, говорит, будто счастлив назначением в Берлин. «Я получил все, что только может получить человек в России; у меня есть чем жить, и я нахожусь в таком возрасте, когда требуется немножко покоя; зачем бы я стал стремиться сесть у шнура со звонком» и т. п. Когда Шишкин спросил, обсуждался ли вопрос о замещении поста в Вене, князь ответил, что при первом представлении государю в воскресенье, 22 января, его величество говорил с ним только о его недавней поездке в Рим и о его отзыве из Вены. По этому случаю Лобанов привел все доводы, препятствующие назначению Нелидова, рассказал о жене Нелидова и его взволнованности; в качестве кандидата, вполне пригодного во всех отношениях в качестве преемника на посту посла при австро-венгерском дворе, Лобанов указал князя Александра Долгорукого, теперешнего обер-церемониймейстера. Эта мысль будто бы понравилась государю, и он оставил за собой право над ней подумать. // «Я посоветуюсь с матушкой»//, — добавил он. Не имея с тех пор вестей по этому поводу, не зная даже, остается ли в силе его собственное назначение в Берлин, князь, по его словам, будто бы по возможности воздерживался от всякого появления в свете и от любых встреч, избегая поздравлений, нескромных вопросов и т. п. На своей вчерашней аудиенции Лобанов снова поднял вопрос о князе Санди Долгоруком, но государь ему сообщил, что встретил возражения со стороны императрицы-матери; та находит, что князя Долгорукого будет трудно заменить в качестве обер-церемониймейстера. На это Лобанов возразил, что, во всяком случае, легче подыскать хорошего обер-церемониймейстера, чем хорошего посла. Потом государь говорит Лобанову: //«Вы ведь будете приняты сейчас императрицей, так постарайтесь ее уговорить»//. Князь пытается это сделать, но не добивается успеха; когда в заключение аудиенции все идут завтракать, государь, пропустив вперед обеих императриц, на момент задерживает Лобанова и спрашивает его: // «Ну что?»// Когда князь сознается, что не сумел добиться результата, его величество добавляет: // «Досадно, но мы еще подумаем»//; этим дело и кончается. Шишкин говорит мне, что обида сквозит у Лобанова в каждом слове. Во вторник он уедет, имея в кармане отзывные грамоты для венского двора и верительные грамоты для берлинского, а также 15000 рублей // «подъемных»//, которые он очень спешил получить. Лобанов совершенно не разговаривает об инструкциях для него; вообще он, видимо, относится к нашему бедному управляющему министерством как к временной, не имеющей никакого значения фигуре. На днях напрямик сказал о двух кандидатах, которых может иметь в виду государь: «Кого же из них он назначит министром?» Сегодня он уже претендует, будто знает из совершенно достоверного источника, что выбор сделан и что в ближайшем будущем высочайшим приказом будет объявлено о назначении престарелого графа Делянова на пост министра иностранных дел?! Это уж слишком похоже на дурную шутку. Пользуюсь прекрасным настроением Шишкина и советую ему отложить решение всех политических вопросов, и особенно болгарских дел, пока мы не получим ответа от г-на Стааля и в министерстве установится окончательный порядок. Он соглашается. Внушаю Шишкину мысль взять с собой во вторник, на послезавтрашний //доклад//, письмо князя Лобанова, полученное 15 января сразу же после кончины г-на Гирса; в нем посол выдвигал в качестве наиболее подходящих кандидатов для занятия поста в Вене г-на Стааля, графа Остен-Сакена из Мюнхена и, на худой конец, графа Петра Капниста. Отсюда ясно, что кандидатура Санди Долгорукого возникла совсем недавно под влиянием какой-то интриги. Представительность — вещь прекрасная, но в конечном счете не так уж важно, чтобы посол был крупной фигурой, лишь бы он хорошо справлялся с делами, а именно это редко удается любителям, взятым со стороны. Вместе с тем их привлечение полностью обескураживает профессиональных дипломатов. Князь Лобанов требует от кандидата лишь громкого имени, большого состояния и светской жены; между тем он сам сын торговки, в начале карьеры не имел ни копейки, а в качестве утешения в своей холостяцкой жизни имел только романы с женщинами сомнительной репутации. К тому же, разве лучшие дипломаты наших дней были набраны из сфер, указываемых князем? Дело обстоит как раз наоборот, начиная с Бисмарка, г-на Гирса и многих других. Шишкин ухватывается за предложенную мною мысль и просит подготовить ему к послезавтрашнему дню упомянутое письмо. Он на время отказывается от решения политических проблем, и слава богу. Не зная ни прошлой истории, ни текущих дел, он проявлял неукротимое желание показать себя отлично осведомленным и резать по живому. Как он мне признался, представляя государю совершенно секретное письмо графа Шувалова от 5 (17) января и небольшое досье относительно разрыва наших секретных соглашений 1887 г., он сказал его величеству: // «Подобные соглашения лучше бы не возобновлять, и таково было мнение покойного Николая Карловича»//. Между тем министр никогда не говорил ему этого. Письмо Шувалова было получено 7 (19) января, за неделю до кончины г-на Гирса; последний вручил письмо мне, прося никому не показывать. «Нужно что-то сделать, — сказал он тогда своему сыну, — прошу графа Подготовить справку по данному вопросу, а пока положить бумагу в совершенно секретный архив, не показывая Шишкину». Императрица-мать //Мария Федоровна// начинает проявлять ловкость и опытность, приходящиеся весьма кстати. Господин Витте хотел во что бы то ни стало добиться, чтобы его жена участвовала в целовании руки у молодой государыни; не добившись успеха в переговорах с гофмейстериной княгиней Голицыной, он обратился к графу Воронцову-Дашкову; последний, находясь в хороших отношениях с министром финансов и не видя никаких препятствий к допущению г-жи Витте (невзирая на ее прошлое) во дворец, посоветовал ее честолюбивому супругу обратиться к императрице-матери; Витте попробовал разжалобить ее, рассказывая о трудностях положения своей жены; ее величество, увидя, к чему он клонит, внезапно остановила его, сказав: «Вы пользуетесь доверием императора, чего же вам больше?» Весь эпизод рассказан мне Оболенским, почерпнувшим сведения из первоисточника. Понедельник, 6 февраля. Вчера вечером государь решил, что чрезвычайное посольство Китая будет принято в Аничковом дворце сегодня, в 2 часа пополудни. Шишкин, придя утром повидаться со мной, говорит, что он и Капнист приглашены присутствовать на церемонии. Михаил Гирс делает мне следующее доверительное сообщение. Его старший брат (советник нашего посольства в Париже), узнав через великого князя Алексея, что Стааль был намечен на пост министра иностранных дел, а теперь намеревается вернуться к своему посту, написал нашему послу в Лондоне письмо с предложением заехать к нему, чтобы устно сообщить ему новости обо всем том, что происходило и происходит здесь. Мне не очень-то нравится такой способ действий со стороны Николая Гирса, но, в конце концов, это его дело. Теперь он ожидает ответа от Стааля. Когда у меня происходит сбор к 4-часовому чаю, Капнист не является, а Шишкин приходит в чрезвычайно взвинченном состоянии. Видимо, граф, недовольный той поспешной услужливостью, с которой были приняты китайцы, а также манерой нашего бедного управляющего министерством делать свои //доклады//, горько на это пожаловался; он ходил плакаться даже к Гирсам и сказал старшему сыну покойного министра: «Вот увидите, Шишкин еще запутает корейские дела, которые я так хорошо вел». Какая великая личность! Наш молодой Рудановский, прикомандированный к чрезвычайному посольству Китая и прекрасно знающий китайский язык, рассказывает, со слов главы посольства, что тот имеет поручение богдыхана выразить государю сожаление, что война с Японией мешает ему приехать лично! Главе посольства поручено также спросить у государя, зажила ли та рана, которая была ему нанесена в Японии? Таковы тонкости китайского подхода! В пакете с бумагами, возвращающимися от государя, есть телеграмма от барона Моренгейма, где тот доносит о следующем демарше китайского поверенного в делах в Париже Цин Чана: Китай обратится к одной лишь России, чтобы добиться более активного вмешательства в интересах получения более благоприятных условий от Японии. В случае нашего согласия на это Цин Чан будто бы будет прислан для оказания помощи послу Вэну. Капнист подготовил проект ответной телеграммы следующего содержания: «Поскольку у нас нет никакого намерения начинать отдельные переговоры с Китаем, считаем прибытие сюда Цин Чана бесполезным». Проект возвращается с пометой // «Обождать с посылкой ответа»//. В пакете имелась также нота по тому же вопросу, присланная постоянно проживающим здесь посланником Китая; в ноте есть следующие строки: «Если Япония приобретет в Азии слишком большую силу, это будет большим несчастьем для Китая, и русское правительство не может оставаться безразличным к подобному перемещению влияния; вот почему мы просим хорошего средства, чтобы помочь нам выйти из этого несчастного положения». Против этого места ноты государь написал: // «Это совершенно верное замечание»//. К ноте была приложена небольшая //докладная записка//, в которой Шишкин доносил о том предварительном ответе, который он счел долгом дать китайскому представителю; в ответе имелись следующие выражения: // «трудность добиться от японцев прекращения военных действий во время переговоров», «мы ограничиваемся преподанием советов в пользу заключения мира воюющим сторонам»//. Здесь его величество сделал помету: // «Об этом вопросе переговорим завтра»//. Вторник, 7 февраля. Спускаюсь, чтобы повидаться с Шишкиным сразу по его приходе в канцелярию. По поводу бумаг, снабженных вчера пометами государя, советую во время //доклада// ссылаться на протокол заседания 20 января, происходившего под председательством великого князя Алексея; там было договорено стремиться к согласованности с Англией и Францией с целью совместного воздействия на Японию. Временно управляющий министерством рассчитывает привлечь к делу также письмо Лобанова, полученное 15 января и выдвигающее в качестве наиболее желательных кандидатов для замещения поста в Вене г-на Стааля и графа Остен-Сакена; оно будет использовано для срыва интриг князя Лобанова в пользу Долгорукого. После завтрака вижусь с Николаем Гирсом; он говорит, что получил от Стааля телеграмму, где тот просит его на обратном пути проехать через Лондон; он видит в этом доказательство того, что посол получил предложение занять пост министра и согласился (я не говорю ему ни слова о том секретном письме, которое мы направили по этому поводу г-ну Стаалю). Славный парень, довольно наивный по натуре, уверяет меня, что хочет ввести Стааля, которого считает близким другом, в курс здешней обстановки; ему особенно хочется предупредить Стааля о том, что только один я являюсь хранителем мыслей, секретных писем и намерений его покойного отца. Все это кажется мне более чем бесполезным; чтобы положить конец его неуместным излияниям о совершенно секретных планах путешествия, я возражаю «Если вы в самом деле будете иметь случай беседовать с г-ном Стаалем, вы окажетесь ближе к истине, если предупредите его о том, что, поскольку я всегда работал с одним вашим отцом, мне кажется, что после его исчезновения мне тоже лучше всего уйти со сцены». Шишкин возвращается со своего //доклада// восхищенным и польщенным. Государь утвердил проект телеграммы барону Моренгейму, а также образ действий в японо-китайских делах, которые, видимо, интересуют его величество особенно сильно благодаря совершенному им путешествию на Дальний Восток. В конце работы молодой монарх сказал Шишкину: // «Я все хотел еще вас спросить касательно замещения Персиани в Белграде, ведь король Сербский во время пребывания своего здесь очень просил меня об отозвании его»//. Я еще на прошлой неделе передал временно управляющему министерством небольшое досье по поводу этого жгучего желания сербского короля. Шишкин ответил государю: // «У меня приготовлена вся переписка по этому делу, но я не смел докладывать о нем вашему величеству как временно управляющий министерством. Вот и бразильский посланник давно уже ходатайствует о назначении российского представителя в Рио-де-Жанейро; он и покойному Николаю Карловичу не давал покоя, и меня преследует»//. Здесь его величество прерывает Шишкина и говорит ему: // «Пожалуйста, не стесняйтесь временным характером вашего управления; если даже будет новый министр, то ведь он не может сразу знать дела и личный состав, как вы. Привозите мне в будущий вторник список кандидатов для назначения посланников в Белград и Рио»//. Приободренный таким приказом, Шишкин пробует пустить в ход письмо Лобанова относительно кандидатов на пост в Вене; однако его величество ограничивается тем, что просматривает этот документ до того места, где упомянут Нелидов как неприемлемый, Стааль, Остен-Сакен и в крайнем случае Петр Капнист как желательные; затем государь говорит: // «Да, я помню это письмо»// — и возвращает его, не говоря больше ничего. Шишкин весь сияет и отмечает, что государь называет его //Николаем Павловичем//, чего покойный император не делал. После чая снова встречаюсь с Шишкиным на лестнице, и он говорит мне: «Хочу просить вас завтра помочь мне составить список кандидатов, а также прощупать Михаила Гирса на предмет назначения в Рио. Капнист очень хочет вмешаться во все это дело, но я предпочитаю сделать это без него, вместе с вами». В ответ я говорю, что список, может быть, и нужно отнести государю, но, поскольку в воскресенье мы, по всей вероятности, уже получим ответ от г-на Стааля, необходимо привлечь внимание его величества к полезности отсрочки проведения назначений впредь до вступления в должность нового министра; тот будет нуждаться в наличии нескольких незанятых мест в связи с неизбежными в таких случаях перемещениями личного состава. Наш бравый управляющий одобряет эту мысль. Всегда получается немного похоже на поговорку: «Бригадир, вы правы!» Среда, 8 февраля. Иду повидаться с Михаилом Гирсом и говорю с ним о совершенно мне не нравящихся проектах путешествия его старшего брата в Лондон. Самое главное, как мне кажется, заключается в том, что он не должен предпринимать эту поездку тайком, тем более что Стааль, по всей вероятности, напишет об этом несколько слов Шишкину с выезжающим завтра из Лондона курьером. Советую немедленно пойти предупредить временно управляющего министерством о своем намерении проехать через Лондон на обратном пути и спросить, нет ли у него каких-либо поручений к г-ну Стаалю. Михаил Гирc, молодой человек бесспорно умный, понимает это. Завтракаю с Оболенским. Приходит несколько смущенный Николай Гирc; благодарит меня за совет, которому он последовал; Шишкин через Оболенского передал ему небольшую порцию довольно срочной почты, предназначенной для нашего посла в Лондоне, ничего не сообщив о существе содержащейся в этой почте совершенно секретной переписки. Воображаю удивление Николая Гирса, когда г-н Стааль покажет ему наше письмо от 2 февраля. Князь Лобанов уехал вчера, не нанеся прощального визита г-же Гирc; он даже не передал свою ответную визитную карточку Николаю Гирсу, который счел долгом нанести Лобанову визит, когда речь шла о назначении его министром. Оболенский в понедельник обедал у Юсуповых вместе с великим князем Владимиром и его супругой. Великий князь был менее шумным, чем обычно, более того, даже казался несколько сконфуженным. На обеде не было ни Лобанова, ни Половцова, которых Оболенский ожидал встретить. Чай; во время него Никонов заводит разговор о наградных к Пасхе; это скучно и неприятно. Шишкин подробно передает неугомонному Никонову непристойный разговор, который он только что имел с бельгийским посланником по поводу скандальных подозрений, которые падают на секретаря бельгийской миссии. Болтливость Шишкина иногда приобретает совершенно детский характер. Вскоре после моего одинокого обеда Михаил Гире выражает желание видеть меня; у него был с визитом посол Франции граф Монтебелло, очень озадаченный. Он спрашивает: «Кто же здесь министр? Шишкин?» Сегодня утром, когда посол собирался идти на еженедельный прием к временно управляющему министерством, его предупредили, что граф Капнист просит его после этого зайти к нему!? Обменявшись несколькими фразами с Шишкиным, посол пошел к Капнисту; тот показал ему последнюю телеграмму, направленную в Париж, по поводу японо-китайских дел. Монтебелло не любит ни Шишкина, ни Капниста; установившийся порядок нравится ему весьма умеренно, но свою главную заботу он изложил Михаилу Гирсу в следующих выражениях: «Ваш отец всегда говорил мне, что граф Ламздорф является единственным человеком, осведомленным о наших секретных соглашениях, и что у него хранятся все относящиеся к этому делу документы. Как обстоит дело теперь? Мог ли ознакомиться с этим досье г-н Шишкин? Мне приходится иногда попадать в неудобное положение из-за нескромных вопросов, а я не знаю, могу ли говорить о столь секретных вещах с временным управляющим министерством». Михаил Гире отвечает, что, по его мнению, подобные вопросы могут обсуждаться только с министром и что он лично никогда не счел бы себя вправе выдавать временному управляющему такие документы, которые, как он знает, доверены для хранения исключительно мне. Я говорю Михаилу Гирсу, что смотрю на вещи таким же образом и что он может при удобном случае сообщить об этом послу. А нескромные вопросы, на которые намекал граф Монтебелло? По зрелом размышлении начинаю думать, что речь идет не о нашем почтенном Шишкине, а определенно о Капнисте, который любит прощупывать почву во всех направлениях. |
|
2008 |
 |
 |
 |
 |
 |