• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

1. ЛЕГКА НА ПОДЪЕМЕ

Козы в наших краях известные. Лучшие в мире козы!.. Шерсть у них длинная-предлинная. Полувоздушная, теплая шерсть. Начешет, бывало, бабушка пуха вдоволь, внуки озорничают, раздувая по горнице его крохи. Весело им — хохочут, щекочут они друг друга тем пухом по лицу, не желая угомониться. Дразнят старушку. Та устало ворчит на них, собирая по комнате разбросанное добро.

— Бабушка, а бабушка! Расскажи-ка нам сказку…

— Какую такую вам сказку, непоседы-озорники?..

— Ту самую сказку, бабушка, — щебечут внучата, — про братца козленочка и сестрицу Аленушку.

— Ту самую сказку?.. В который раз?

Она достает из тумбочки большую железную щетку и водит по ней подобранный пух взад и вперед, чтобы он распушился более — чешет его вторично; очищает от мусора, прилипшего липнем. Заговаривая, колдует и, перебирая дрожащими пальцами серый комочек, вытягивает наружу ворсистую нитку.

Крутится, вертится веретено,

Дарит внучатам моя егоза.

— Приезжали к нам люди заморские, умные люди, богатые люди. Купили они наших козочек и увезли их в далекую заморскую страну, во Францию, за тридевять земель от России. Кормили их там, поили, выращивая — пошло потомство. Добрые козы выросли, хорошие козы, любимые козы, а когда их чесать и стричь начали — неудача вышла! Тяжелая шерсть!.. Да и пух не тот — не раздуешь его по комнате. Соткали они из него паутинку, не вышла! Вернулись обратно к нам за советом: как лучше прясть. Думали, что секрет мы какой такой знаем, да прячем — патент называется. Хотели его купить. Только вот нет никакого секрета — душа чиста!

Бабушка брала в руки волшебную шаль и показывала ее ребятам:

— Наша-то — вот она!.. Легка на подъеме!.. Подкинь ее в синее небо и помчится паутинка, как облако, навстречу солнцу. Возьми-ка ее, попробуй, погладь!.. Через обручальное колечко проходит: не рвется, не мнется, не тянется впрок. И греет в холодную зиму… Климат у нас такой — сухо, морозно!.. Чудо-климат для наших коз!..

2. МАМКИНА ДОЛЯ

«Жили-были старик да старуха, у них была дочка Аленушка да сынок Иванушка. Старик со старухой умерли. Остались Аленушка да Иванушка одни-одинешеньки...»

(Русская народная сказка)

Папку Аленушка запомнила мокрым с головы до ног. После работы, летом, седой металлург охорашивал землю за городом у реки, питающей чахлые степи. Неустанно гудели насосы, река мельчала и обрастала осокой, как щетиной лицо. Большой трансформатор, словно сердце, питал электроэнергией этот маленький рай.

Папка ворочал шланги. Подвязывал неокрепшие помидорные кустики к арматуре, воткнутой в землю для прочности, для опоры неокрепшим растениям, чтобы не упали плодами в грязь в стремлении к свету. Направлял огуречные побеги вверх по веревочке. Их волшебные листья переплетались в купол, сохраняя влагу на грядках почти полдня. Осенью собирал урожай и дарил его детям. Шла добрая жизнь.

Но дорвался до власти Кощей Незаменимый. От сытости ли, от жадности ли, а может быть от тщеславия, зароились в парламенте думы о вхождении Федерации в общеевропейское сказочное пространство. «О-го-го заживем!» — говорили кощеевы слуги и дрались молодецки во время дебатов для пущей аргументации «о-го-го». «Каждой Золушке будет по принцу», — кричали на все государство, вытирая из носа кровь.

Самый юный мыслитель встал у руля и деловито сплюнул не трижды в сторону. Помчалось его заклятие, как проклятие, по белому свету, выворачивая чулки у сограждан; сжигая их деньги, накопленные на старость на рынке да на базаре; обездоливая до смерти. «Это инфляция, — смеялись «парламентеры». — Это нормально». «Выживает сильнейший», — заканчивали они дебаты. Садоводческое товарищество стало обузой, взносы на его содержание выросли, и добрая жизнь оказалась недоброй. Огородное пугало рухнуло наземь. Бойкие черные птицы примчались на землю за урожаем, а следом за ними пришли охотники за металлом. Исчезли лопаты, грабли, ведра, гаечные ключи, железные трубы. Даже немногая проволока, поддерживающая ветхую старость нехитрых оград, пропала бесследно. Испуганные люди попрятали уцелевшее добро по квартирам, однако охотники продолжали погромы. Они занялись разборкой электромашин.

Зимою папка столкнулся с ними. Хотел остановить злодейство, но воры его избили. Папка лежал контуженый около разграбленного хозяйства — в снегу, на морозе, где его нашла собака. Она завыла на всю округу о помощи. Люди откликнулись на этот безумный лай. Обморожения были сильные, почернели руки и ноги. Папка умер в больнице от заражения крови, немилосердные воры исчезли — поди-ка, сыщи ветра в поле. Уголовное дело по этому поводу доныне маячит на полке в прокуратуре, ожидая окончания срока действия заклинаний правительства, чтобы отойти в историю криминалистики таинственно и законно.

Маленький Иванушка папку почти не помнил. Когда того убили, он еще не умел одеваться без помощи Аленушки. Красный ящик стоял посередине горницы на стульях, в избушке было много гостей. Толкая Иванушку со всех сторон, они гудели и всхлипывали. Скрипела входная дверь. Знобило, дуло. Мальчишка хныкал со всеми вместе, жался к сестренке. Окончательно разревелся на кладбище, когда заколоченный ящик опустили в глубокую яму. Черная птица-галка села на крест, около которого стоял продрогший мальчишка, и закричала хрипло, громко, со знанием жизни: «Ка-арр!.. Ка-арр!». Стылые каменья гулко ударили по крышке гроба, и бабы завыли, прощаясь с покойным.

— Кыш, отсюда! — молил Иванушка птице, но та сидела, невозмутимая как памятник, ленная, ожидая, когда разойдутся люди.

Дома Иванушке дали конфету. Страхи прошли, и сильно уставший за день похорон мальчонка уснул мгновенно, не слыша поминок.

Мамка погибла иначе. Она работала крановщицей в горячем доменном цехе. Было шумно и пыльно. Лампочки едва освещали площадку, на которой стропальщики обвязывали груз. Мамка откинула переднее окошко до отказа вверх, чтобы лучше их видеть, прислушиваясь, какую команду подаст рабочий, когда произошла роковая авария домны. Высока была печь, горяча. Кипящий шлак прокатился по крану, как водопад, накрывая полцеха. Эта авария унесла жизни троих рабочих. Долго лежали они под капельницей в больнице — рваные настежь, липкие, страшные. Не спали врачи, колдуя, носились медсестры, но ожоги не заживали, и жизнь угасала. Сознание на минуту вернулось к мамке. Она увидела перед собой заплаканную Аленушку и наказала ей беречь и растить Иванушку — любимого сына. Тому уже было пять лет.

Повзрослевший мальчишка повторно стоял у гроба на кладбище, вдыхая тяжелые запахи смерти. Глядел на уснувшую навеки мамку и совсем не узнавал ее — в бинтах, загримированную. Ожоги и боль изменили лик женщины, а когда по гробу безжалостно застучали тяжелые молотки, мальчишка вдруг понял, что возврата из этой ямы нет.

«Мамка!» — заплакал он и кинулся к ней, прощаясь… И не сладки уже были поминальные конфеты, которыми потчевали его соседи.

3. КРЕКС, ПЕКС, ФЕКС

«Пошла Аленушка на работу…»
(Русская народная сказка)

Когда Аленушке исполнилось восемнадцать, она пошла на мамкино место в горячий доменный цех. Спрятала косы, надела каску, и детство окончилось.

«Вира, Аленушка, майна!», — кричали под краном люди, прыгал в высокой печи огонь, кружилась по цеху черная пыль, оседая на девичьи щеки, как макияж. Надо было растить Иванушку, лечить его и лелеять. После мамкиной смерти мальчишка стал заикаться.

Зарплату задерживали. Осиротевшие дети жили на «чулочные» деньги, полученные в наследство. Остановится, бывало, Иванушка около витрины с игрушками: гоночные машины, роботы, боевая зеленая Черепашка-ниндзя, — чего только нет! Сверкают глаза у мальчишки...

— Купи мне подарок! — попросит он у сестрицы.

— Дорого, братик! — ответит Аленушка, погладит его, кручинясь. — Вот будут лишние деньги — куплю!

Все понимает мальчишка. Не канючит, не плачет, как иные детишки, только мечтает о празднике, в котором рядом игрушки.

Научила его сестрица читать и писать, но что ему грамота в шесть с половиной лет? Старый букварь у Иванушки стал машиной. Отвернется Аленушка в сторону и: «Пи-би-и-ип! Тра-та-та!..», — мчится книжка по дороге на кухню, петляя между столами и стульями.

— Не возьмут тебя в школу учиться!.. Ты озорник, — сокрушается девушка, отбирая учебник.

— Неп-пра-авда, Аленушка, — заикается братец, — я уже взрослый… Я буду начальником, справедливым и честным.

Но на собеседовании с директором школы Иванушка провалился.

— Повторяй-ка за мной, — приказал ему дядька в галстуке и выпалил скоротечно:

— Ехал Грека через реку, видит Грека в реке рак, сунул Грека руку в реку, рак за руку Греку — цап!

Иванушка начал бойко, да запнулся на полдороге. Увяз в словах, словно машина в распутицу. Аленушка шепчет ему подсказки. Но у мальчишки дрожит язык. Не может он вытолкнуть из себя мудреную поговорку, а дядька его пытает, наворачивая за вопросом вопрос.

— Считать умеешь? Сколько будет пять плюс шесть?..

Глянул Иванушка бегло на пальчики рук под партой, загнул их, пересчитал: «Всего лишь десять». Поглядел он на ноги, а там — кроссовки. Не видно даже носочков. Закрыл глаза, пытаясь представить себя разутым — трудно (считал ведь и там, как на палочках — до двадцати). Дядька торопит: «Ну-ну, Иванушка?.. Соображаешь?..» И вдруг… озарило мальчишку, что на ногах у него тоже десять пальцев, как и на руках! Расправил ладошки, загнул мизинец — одиннадцать. А вот ответить не смог: «Оди-инн…», — и в слезы!..

— Неправильно, — смеется директор.

Сестрица за братца — горой! Рассказывает, что болен мальчишка, но в жизни не пропадет. Да директор не прост, — ни к чему ему такая обуза в школе, тут нянька нужна!

— Надо бы ему к врачу, — говорит Аленушке. — К логопеду! Или в подготовительную группу на год-иной для косноязычных и слабоумных — окрепнуть в науке!

Так и ушли они из школы в слезах, не солоно хлебавши...

Однажды во двор зашел человек с большою сумкой и представился:

— Я — волшебник!

Сестрица была на работе, и братец растерялся.

— Хочешь игрушку? — спросил гость и, увидев, как вспыхнули у мальчишки глазенки, добавил. — Совершенно бесплатно!

— Так н-не быв-вает! — сказал Иванушка. — Я тебе н-не верю!

— Возьми же!.. Она твоя! Гуманитарная помощь.

Прохожий достал из сумки огромного плюшевого медведя и протянул его Иванушке.

— На-а!.. «Живучая Сказка» проводит благотворительную акцию. Ты слышал про такую партию власти?

Иванушка осторожно принял у гостя предложенную игрушку. Да, он слышал про «Живучую Сказку» по телевизору. Корреспонденты рассказывали о щедрости чародеев, имеющих власть и силу. Во время рекламы их заклинания превращали покошенные лачуги во дворцы, едва произносилось волшебное слово — ипотека. Молодцеватые скалолазы покоряли вершины, надкусив шоколад. Миротворцы срезали горы огнем, и злые волшебники, проживавшие в них доселе, лежали ниц на земле, лишенные яда — на запястьях у них сверкали стальные наручники. «Сказка» побеждала везде. Жизнерадостные герои спорта стояли на пьедестале почета, целуя медали, отлитые из чистого золота. Стенали народные артисты, прославляя «Живучую Сказку» концертами.

Счастье било ключом изо всех информационных каналов.

— И еще, если хочешь, я подарю тебе машину.

Завороженный мальчишка увидел, как из сумки появилась пожарная машина. Сестрица никогда не разрешала ему подолгу стоять около этой машины в «Детском отделе игрушек» в страхе, что ребенок расплачется от бессилия когда-либо ее потрогать. Как-то она нашла его там и отдернула от прилавка, отчитывая за ротозейство. Пожарная машина стоила половину ее зарплаты.

— Ты меня не жалеешь! — говорила она Иванушке по дороге домой. — Ни шагу на улицу!

А чудо-волшебник достал из баула большого робота-терминатора и боевую Черепашку-ниндзя — мальчишеские мечты.

— Мы думаем о вас, — пояснил он Иванушке. — В ближайшие выходные на рынке будет большая распродажа игрушек по сниженным ценам. Ты передай об этом другим мальчишкам!

Но братец Иванушка испугался подарков. Сестрица ему внушила, что чудес на свете нет, бесплатный сыр бывает только в мышеловке, и строго-настрого пресекала все разговоры мальчишки на эту тему.

— Я очень боюсь сестрицу, — признался Иванушка. — Они мои? — вопросительно поглядел он на гостя. — Аленушка будет меня ругать.

— Да ты не бойся!.. — сказал прохожий.

Он расспросил, где и кем работает его суровая сестрица, восхитился Аленушкой: «Да-а!.. Геройская девушка!», а когда узнал, что Иванушку не взяли учиться в школу, огорчился, но тут же обрадовался — мальчонка рассказал ему, как здорово сложил под столом на пальцах две цифры: пять и шесть и возмутился принципиальностью директора: «Ишь ты, какой он несговорчивый оказался!». Видя, что Иванушка растаял, добавил:

— А ты знаешь, малыш?.. Я могу тебе помочь перестать заикаться! Тебя завтра же примут учиться в школу!

— Помоги! — закричал Иванушка. — Ты же волшебник!

— Но это за деньги.

Он очень долго искал в своей походной сумке лекарство от заикания. Доставал из нее и складывал на лавочку какие-то коробочки, открывал их поочередно, вздыхая: «Кажется, потерял!..», пообещал Иванушке «зайти на днях», мол, «запамятовал где оно…». Но когда увидел отчаянье в глазах у мальчишки, прозрел и нашел искомое. Маленькая бутылочка лежала в кармане пальто.

— Да вот же она!

«Волшебное озеро» мерцало на этикетке.

— Да, да, мой мальчик!.. — сказал волшебник. — Эта та самая живая вода из сказки, которая врачует все раны. Ты не смотри, что мала бутылочка, — он заглянул на часы и добавил: — только сегодня в пять вечера и не ранее, и не позже свершится чудо! Выпьешь ее до дна, и ты здоров! Но я не знаю, хватит ли у тебя денег, чтобы купить?..

Волшебник вздохнул.

— Все продавцы на свете говорят, что их товар очень недорог, а я вот не умею лгать покупателям! Эта бутылочка стоит... — задумался он.

Слезы на щеках у Иванушки высохли. Он с нескрываемой надеждой заглядывал в глаза волшебнику и молил его:

— Сколько?

Тот и в самом деле назвал огромную цену. Братец Иванушка знал, где сестрица хранила деньги. Но волшебник просил за лекарство больше, чем у них оставалось на жизнь.

— У нас очень мало денег, — признался малыш.

— Хорошо, хорошо, я все понимаю, — сказал волшебник. — Вы очень бедны! Я уступаю тебе это лекарство за полцены. Только вот пожарную машину и робота-терминатора заберу обратно.

— Да, да! — согласился Иванушка. — И Черепашку, и Мишку! Если меня возьмут завтра в школу, зачем мне игрушки? Я буду взрослым!..

Иванушка вынес из дома волшебнику последние деньги и забрал у него бутылочку.

— Крекс, пекс, фекс! — сказал волшебник.

И исчез навсегда...

4. СЕСТРИЦЫНО СЕРДЦЕ

«Не послушался Иванушка и напился из козьего копытца. Напился и стал козленочком...»

(Русская народная сказка)

Пришла сестрица Аленушка вечером с работы. Принесла она Иванушке молока и булочку с маком.

— Ау, Иванушка!

Но тихо в доме, нехорошо.

— Ты где, Иванушка?

Думает Аленушка, что он спрятался от нее, играя. Такое бывало часто, но тревожно сестрице. На полу на кухне валяется маленькая пустая бутылочка с мерцающей голограммой «Волшебное озеро». Не было в доме этой бутылочки. Аленушка осторожно заходит в горницу, зажигает в избушке свет, но и там никого — запропастился мальчишка. Присела на корточки и слышит: под койкой шевелится кто-то.

— Иванушка! — кличет сестрица. — Ты непослушный ребенок!

Заглядывает под койку, а там козленочек серый лежит. Собрался в комочек и дышит испуганно. Аленушке стало страшно. Как он туда попал, и где Иванушка? «Не иначе, перепугался мальчишка и убежал от этого козленочка к соседям, а раз так», — взяла она в руки швабру и тычет ее козленочка в бок: «Кыш отсюда!..». Тот выскочил из-под кровати: «Мме-ке-ке-ке-ке!» и пулей помчался в другую комнату, забился под письменный стол, ждет Аленушку в надежде удрать обратно под койку — боится сестрицу, что огреет она его тяжелой шваброй по голове и выгонит из избушки на холод, прочь. Карандаши на столе подпрыгивают, стучат, — дрожит козленочек.

— Ты откуда взялся? — спрашивает у него Аленушка. — Где мой братец?

— Это йя-а! — отвечает козленок. — Ты не трогай меня, сестрица, не бей меня шваброй! На улице тьма стоит тьмущая, тьма холодная! Ветер дует!.. Мме-ке-ке-ке-ке!

— Иди ко мне!

— Я бой-юсь!..

Видит Аленушка — дело плохо. Что это с братцем? Серый, нечесаный, грязный козленочек — разве такой был Иванушка утром? Жухлые осенние листья да репейники выглядывают из-под взъерошенной шерсти. Только глаза его добрые не изменились. Светятся они болью кромешной, как на кладбище во время матушкиных похорон.

Чешет Аленушка братика щеткой. Охорашивает козленка, пытает Иванушку: что и как? Тот тихо сопит, оправдываясь, и рассказывает о том, какие чудесные игрушки дарил ему волшебник.

— Но я, Аленушка, не взял этих самых игрушек, я в школу хочу, сестрица! Обманул меня дядька!.. Не волшебная это водица…

— Не видать тебе школы… — сокрушается девушка. — Горе луковое… Ты не вырастешь начальником.

Дала она ему булочку с маком — съел Иванушка, запил молочком из блюдечка.

— Ты же не бросишь меня, сестрица?.. Я буду работать, раз так получилось…

Прижала она его к себе порывисто, крепко. Слышит Иванушка — горюет Аленушка, шибко бьется сестрицыно сердце.

— Тук-тук-тук, тук-тук-тук!..

— Мме-ке-ке-ке-ке!.. — трепещет козленочек.

На меня не надо злиться.

Я — козленок шерстяной…

5. СЛАДКАЯ КОЧЕРЫЖКА

«…козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой».

(Русская народная сказка)

Скоро Иванушка привык к тому, что он козленок. Промчится над миром сырой осенний ветер, закружит листочки. Иванушка тут как тут: кувыркается, играет в пятнашки — все выше его прыжки, сильнее ножки. Бегает к ручью смотреться, не стал ли обратно мальчиком.

— Аленушка! — пытает сестрицу. — Почему я еще не мальчик?

— Ты мало тренируешься!

Сестрица печалится… Не может она развеять его надежды на чудо. Как объяснить Иванушке, что сказки придуманы от бессилья, что слащавая ложь — нестойкий антибиотик от правды жестокой, как зеркало?..

Пришла она на прием в милицию и рассказала про человека, обманувшего братца.

— Я шороху наведу в поселке, — обнадежил ее инспектор, — но не сегодня… Это дело-призрак.

Он долго рассматривал в лупу бутылочку из-под волшебной воды, что-то искал в ней, рассчитывал, прикидывал к носу горлышко и нюхал, записывая в тетрадку результаты осмотра.

— Боюсь, что подделка!

Выдавил в пробирку немногие капли жидкости из бутылочки и попрощался с Аленушкой:

— Здесь нужен специалист.

Эксперты исследовали воду в лаборатории. Пришел ответ, что она не содержит в себе волшебных ингредиентов, перечисленных на этикетке. В возбуждении уголовного дела отказали за неимением злого умысла со стороны неизвестного продавца. «В случае несогласия с данным решением, Вы вправе его обжаловать прокурору города Колчеданова или в суд», — было написано в заключении милицейских лаборантов, и упрямая мученица встала на путь хождения по инстанциям.

В прокуратуре знали более чем в милиции. Взятая из Волшебного озера, водица хранилась в тайных резервуарах Центрального Замка. Ее единственным хозяином был Кощей Незаменимый — выбранный народом на долголетие чародей-демократ. Живая Вода поставлялась в иные страны, иным президентам и дарила им власть над людьми, несмотря на результаты голосований. Она исчезала за «бугром» безвозвратно вместе с деньгами, вырученными от продажи.

Что это было: теракт или недоразумение — неизвестно, но однажды в одном из резервуаров Замка Вода прокисла, и лучшие чародеи парламента в один голос заговорили о высокой смертности их сограждан, гадая: как тут быть. Цифры пестрели ужасные. Ни один мор во времена репрессий не уносил столько жизней, сколько новая экономическая доктрина волшебников. Вот и решили они всю воду из того резервуара отдать народу, как благо, чуть-чуть разбавив ее концентратом лимонного сока. Кишела реклама, внушая обездоленным людям о высоких целебных свойствах напитка, стимулирующего рождаемость, понижающего давление у гипертоников, возвращающего суставам былую подвижность. И право дело, купленная больными в аптеке водица лечила, но было много подделок. Иванушку обманул волшебник, не имеющий лицензии на торговлю медицинскими препаратами.

Ответ из прокуратуры был более жестоким, чем из милиции: «В настоящее время в нашем законодательстве не существует статьи, запрещающей превращение людей в животных путем волшебства или заклинаний. В связи с тем, что сестрице Аленушке неоднократно давались исчерпывающие ответы на все ее вопросы, дальнейшую переписку считаю нецелесообразной…»

Капуста была хороша. Будучи мальчишкой, Иванушка не понимал ее вкуса. Только козленочком он узнал неповторимую свежесть капустных листьев, их сочную силу и сладость. Умиляющий хруст за ушами оказался мелодией, а время принятия пищи — праздником.

Сестрица старается. Шинкует капусту. Прячет ее по банкам, а Иванушка под ногами путается, мешает работать. Подает она ему кочерыжку, тверда кочерыжка.

— Не хочу кочерыжку…

— Какой привередливый мальчик.

— Дай мне листочек! — выпрашивает он у Аленушки.

— Не-ет, Иванушка!.. Зима будет длинная-предлинная, а что мы с тобою кушать будем, когда наступит холод?.. Денежек нет!

Скажет и глянет на братца. Да и не рада уже, что неосторожно напомнила ему о несчастье. Оторвет листочек:

— Покушай братик! — повинится и погладит козленка.

Тот не отказывается, но уже не резвится как прежде, горюет…

В поселке шабашили два халтурщика Семен и Микола — известные забулдыги. Они возводили свежие белокаменные палаты Василисе Премудрой, которая много лет верховодила в сельсовете, охмуряя сограждан своей деловитостью и умом. Ее волшебные деньги крутились в торговле, давая доходы, однако с рабочими Василиса Кощеевна рассчитывалась только товаром: картошки подкинет, морковки, свеклы — «что подешевле», поила их водкой и угощала борщом «в счет будущей зарплаты» — загоняла в долги, но гуманно, а не измором, как батюшка Кощей. Однажды в субботу она привезла в награду капусту и отпустила горе-умельцев «на вихадной». Выпили работяги водочки на объекте, раздели кочан, закусили, занюхали, захмелели и… стали добрыми. Недоеденную капусту вести домой в кармане стыдно, а выкинуть жалко — все же зарплата. Видят они — Иванушка недалече.

— Иди-ка сюда, Козел!.. Третьим будешь!

Козленочек увидел капусту и ослеп. Тянется к ней, облизываясь. Трясет бородкой.

— Мме-ке-ке-ке-ке!..

— Да ты ешь, не стесняйся, — глумятся рабочие. Каждый из них себя меценатом чувствует: «Иш-шъ ты, какой ленивый Козлище!..». Гладят Иванушку между рожками, поучают, как надо на свете жить и работать — пророчат ему печали, а тот наелся от пуза и счастлив.

— Можно я еще приду в гости? — спрашивает у рабочих. — Сестрица на мне экономит.

— А как же!.. — смеются шабашники. — Мы-то накормим.

— Спасибо! — сказал Иванушка и умчался играть в чехарду. Два недоеденных им листочка капусты и кочерыжка остались лежать назавтра посередине двора волшебницы Василисы.

— Ты говорящего козленка видел? — спросил Микола у друга.

— Нет, ни разу не видел, — ответил ему Семен. — Не бывает на свете таких козлят.

— А кто же тогда капусту съел? А-а?

Он показал на обглоданную Иванушкой кочерыжку.

— И в самом деле? — удивился приятель.

— Говорящий козленок!.. Вот кто! — нравоучительно подытожил Микола. Они разъехались по домам, и ушли в запой на неопределенное время.

Белокаменные палаты нуждались в защите от населения. Поздно вечером молодуха-волшебница привела на подворье собаку, окончившую курсы специальной дрессировки животных по антикризисной программе президента Кощея. На экзамене волкодав-трехлетка задержал в подвале бомжа, и чуть было не перегрыз ему горло. Их разняли кинологи, применяя электрошок. Аттестованного Полкана направили на службу в самый лакомый сектор экономики — торговлю, и Василиса Премудрая наказала ему стеречь добро на подворье до выхода из запоя ее рабочих.

Ночью пришла зима. Белый пушистый снег облепил поселок со всех сторон, скрывая стылые травы и грязь. Радостно было Иванушке бодаться со снежной бабой во дворе поселковой школы, в награду ему досталась морковка. Но прозвенел звонок с урока на перемену, и снежки, предназначенные учениками для игры, полетели в козленка. Мальчишки бежали за ним, ругаясь, по школьному парку и далее, но Иванушке удалось удрать от них в гору, где он вчера резвился, играя с осенними листьями. Он вспомнил про кочерыжку, ткнул рожками дверцу, ведущую на двор волшебницы Василисы, и поздоровался.

— Мме-ке-ке-ке-ке!.. Это йя-а — Иванушка!..

Вырыл из-под снега вчерашнюю кочерыжку, как вдруг!.. Слышит — рычание за спиной. Оглянулся назад и видит — стоит большой волкодав милицейской комплекции и изучает его сердито. Иванушка к нему рожками повернулся и заупрямился:

— Это моя кочерыжка!

Но у Полкана — иное мнение. Понял козленочек, что «попал он конкретно». Беда приключилась нешуточная. Оскалив до блеска зубы, Полкан наступает, норовит укусить, метит в шею. Аленушки рядом нет. Надо бежать. Оставил Иванушка кочерыжку в покое и прыг на стройку. Повсюду мусор: загаженные раствором ящики, доски, разбитые кирпичи, стальные канаты… Клетушки, пустые комнаты, тяжелые подмости для работы на высоте — черт ногу сломает! Но не Иванушка!.. Залетел он по лестничному маршу на самый верхний этаж и оглянулся. Полкан догоняет!.. Пена из пасти на лестницу капает, стынет на марше. Лай его страшен.

Одна незаконченная строителями стена вела на крышу. Козленочек прыг и поднялся наверх по штрабе, а дальше — дороги нет! Снег повалил огромными хлопьями — кружится, застилает глаза, пугает метелью, но Иванушке хоть бы хны!.. Полкан свои лапы на стену задрал и рычит, заглядывая на крышу: «Где Иванушка?», — боязно стало. Поерзал немного по кладке да успокоился. Лег у стены и думает, что замерзнет Иванушка, опустится вниз (а куда, — мол, — ему деваться?): «Надо будет содрать с него три шкуры».

Умный Полкан, ученый, грамотная собака, но и козленочек не лыком шит, своя рубашка ближе к телу! Через дорогу от дома волшебницы, четыре метра с гаком, стоял гараж. Собрался Иванушка в пружину, разжался и перелетел эту дорогу, как ветер, а далее — дело техники: соскочил на штабель с дровами да покатился на землю прямо к крылечку, где была кочерыжка, хвать ее зубами и прочь со двора. Видит Полкан — исчез козленок. Покрутился немного по дому, обнюхивая клетушки, пометил подворье — нет Иванушки, нет кочерыжки… И завыл удрученный от горя в оправдание честной службы волшебнице. Так и остался с носом… Мме-ке-ке-ке-ке…

6. ВОЛШЕБНАЯ ПАПИРОСА

(В этой сказке использована песня Владимира Платоненко и Николая Прилепского «Гражданская война»)

Много ли пуха с козленочка? Мало! Но сказка на то и сказка, чтобы от этого пуха было всем тепло и ломались перья у сказочника!

Навязала Аленушка кучу теплых варежек и пошла с ними на рынок — торговать. Кинула на стылую землю старое одеяло, разложила на нем товар, стоит, пританцовывая. Стоек мороз — кусается. Иванушка рядом прыгает. Думает он, что Аленушка с ним играет. То к ноге ее тесно прижмется, то подпрыгнет до самого уха, лобызая сестрицу. Люди подходят и спрашивают, ощупывая товар:

— А из какой козы эти варежки и почем?

— Из оренбургского пухового козленка, — отвечает Аленушка.

— А не подделка ли? — сомневаются ротозеи.

— Да вы потрогайте! — предлагает им сестрица, показывая на братца. — И сравните — его пушок или нет!

Иной покупатель потянется к Иванушке, чтобы проверить это, да Иванушка тоже не прост — бодлив, вот и отдергивают руки прочь от него незадачливые контролеры.

— Вы правы, девушка!

Ближе к полудню козленок осмелел настолько, что начал носиться между рядами, пугая торговок. Выскочил на главную площадь рынка, где много народа, и увидел седого солдата в серой шинели. Тот грузно сидел в инвалидной коляске и, играя на горячей гитаре, пел боевую песню о гражданской войне.

Устали бедам счет вести колокола,

Ты думал: враг убит, а оказалось — нет.

Ноги у солдата были на месте, но не было глаз. Шапка-ушанка лежала около коляски на снегу, и люди кидали в нее звонкую монету. Но далеко не все прохожие были щедрыми — некоторые из них отворачивались в сторону, не замечая солдата, другие стыдливо смотрели себе под ноги, испуганно перебирая в карманах махорку — спешили прочь. Проходили мимо солдата и такие люди, которые принципиально не подают калекам на хлеб, считая, что это обязанность государства — работать, мол, надо! Но не слепому, конечно, а власти. И все же полшапки мелочи весело переливались на солнышке, бликуя, как рыбная чешуя.

Гражданская война гуляет по Руси,

Ты думал: враг убит, а оказалось — шиш!

Встал Иванушка напротив солдата, слушает его горькую песню. Хочется ему дать солдату копеечку, но очень строго стала сестрица обращаться с деньгами после того, как обманул их волшебник.

Срубцуется потом на обществе разлом,

Ты думал: враг убит, а оказалось — ты!

Вспомнил Иванушка сказку про чудо-антилопу, которая своими ножками золото из земли выбивала. Поднял копытце, стукнул о землю, но вместо желаемых денег ударили в лицо солдату колючие осколки льда. Гитара смолкла.

Собрался солдат в комок, вжал голову в плечи, закрывая пустые глазницы, испугался, словно рядом упала граната. Боль обволакивала его разбитое тело четвертый день, беспощадными клещами сжимая до судорог и разжимая до крика. Ночью он долго боролся с ней, а когда минутное облегчение дарило короткие грезы сна, видел горы, сверкающие снегами. Седой перевал был рядом. За ним в каменистой долине дышало Волшебное озеро, дорогу к которому было поручено найти. Солдаты проводили разведку местности, наносили на карту ориентиры для главных сил, но попали в засаду. Рядом разорвался снаряд. Солдат ослеп. Его глаза вытекли наземь. Бойцы решили укрыться от неприятеля между двумя большими камнями — «жандармами». Двое из них подхватили товарища под мышки и положили в расщелине, накатив на нее валун. Начался неравный бой. Многочисленные враги оказались сильнее горстки разведчиков. Они окружили небольшой отряд и забросали его гранатами. Но контуженый воин выжил. Он был в надежном убежище, когда подошли бородатые люди злого волшебника Хаттаба.

— Аллах Акбар! — сказал богато одетый душман, ощупав холодные веки убитых. — Вы заработали много денег… Возьмите же их!

Его соратники начали обыскивать и грабить убитых.

На этом короткий сон заканчивался, новые судороги хватали солдата за горло, и он хрипел, пытаясь освободиться от боли. Помочь ему в этом могла только волшебная папироса. Набитая до отказа чудодейственной соломкой высокогорья, она выжимала последние слезы у зрячих, врачуя их боли, усиливала гулянье весельем и поднимала на ноги упавших, покалеченных жизнью людей. Папироса лежала у солдата в портсигаре под сердцем, как старый черствый сухарь в мешке у старухи, как ампула с глюкозой у диабетика, как последняя пуля в стволе пистолета — на черный день жизни. Он никогда не спешил преждевременно принимать это лекарство. Потому что знал, что снова начнется бой в горах, который на этот раз может стать последним.

Солдат оставил гитару в покое. Положил ее рядом с шапкой на снег. Вытащил из кармана старый носовой платок. Протер глазницы. Маленький осколок льда растаял от тепла человеческой плоти и покатился по щеке, как слеза.

— Я не хотел вас обидеть, не плачьте! — сказал Иванушка.

— Я не плачу пять лет, — ответил солдат и, высморкавшись, добавил: — У слепых не бывает слез.

— А я почему-то подумал, — признался ему Иванушка, что если ударю ножкой вот так, то у вас, солдат, будет полная шапка денег и вам не надо сидеть на рынке — тут холодно. Я недавно видел такую сказку по телевизору.

— Ты добрый мальчик, — заметил солдат.

Козленочку стало приятно. Его давно никто не называл мальчиком, а дразнили — козлом.

— Но моя сестрица сказала мне, что сказки — ложь и чудес в этой жизни так мало!.. А то и вовсе нет?

— Это не так, — отозвался солдат. — Неправа твоя сестрица. Ты слышишь? — спросил он Иванушку. — Монета упала! Белая!.. Пять копеек!

— Правильно, — удивился Иванушка. — А эта?.. — поинтересовался он у солдата, когда пожилая старушка кинула в шапку рубль. Солдат отгадал.

— Щедрая женщина! — сказал он Иванушке. — В годах… Она выжала деньги из автомата, который принимает металлические банки из-под пива. И отдала их мне!.. Я слышу малыш!

— Но как вы узнали, что она пожилая? — поинтересовался у солдата следующий прохожий, доставая из кошелька бумажные деньги.

— По запаху ее духов и нафталина.

— Возьмите, пожалуйста! Сколько?..

Слепой помял немного денежную купюру в руках и ответил:

— Десять рублей!

— Но почему? — рассмеялся Иванушка.

— Иди-ка ко мне, малыш, объясню!.. Ты видишь эту бумажку?

Солдат ощупал Иванушку с головы и до копыт, погладил его рукой по спине.

— Пушистый!

Потом тихо потрогал его рожки и объяснил:

— Это очень жирная и потрепанная купюра, большие деньги хрустят иначе. Я даже знаю, как тебя зовут!

— Скажите, пожалуйста!

— Ты — мальчик Иванушка, а твою сестрицу зовут Аленушка. Правильно?..

— Да! — обрадовался козленок.

Солдат поинтересовался у Иванушки, что с ним произошло, и, когда узнал всю историю обмана его волшебником, последний румянец сошел с обезображенного войной лица. Оно зияло трещинами разрухи, как мехами — гармонь.

— Нет на свете Волшебного озера, — закончил малыш невеселую правду.

Солдат достал из кармана портсигар, открыл его и задумался, разминая пальцами траву в папиросе.

— Ты знаешь, Иванушка, это озеро есть! — и, раскуривая ее, добавил: — Я там воевал.

Скоро он перенесся в мир высокогорья и увидел своих врагов. Они уходили по твердому фирну к тому перевалу, за которым клубилось Волшебное озеро. Обезображенные врагами трупы товарищей лежали на снегу, оборванные и разграбленные. После второй затяжки соломки солдат окончательно очнулся, прозрел и открыл огонь.

— Ты погляди, — закричали торговки на рынке. — Наш герой опять распоясался. Строчит по нам из гитары, как из пулемета. Сейчас он начнет швыряться деньгами из шапки — шрапнель называется! Надо бы ее отобрать.

Но день идет за днем,

и мы откроем счет!

— Ур-ра!.. Бар-рыги, мы идем в атаку! Вперед, братишка, вперед! — закричал солдат козленку.

— Где милиция? — заголосили наперебой посетители рынка, отбиваясь от бешеного наезда слепого на колеснице. Иванушка яростно мчался рядом с ним мимо торговых рядов и рожками бил под могучие спины прохожих, помогая слепому вести войну: — Мме-ке-ке-ке-ке!

— Пойдем отсюда, солдат, оставь в покое козленка, — лениво подошел к нему дежурный по рынку сотрудник милиции.

— Солдат ребенка не обидит! — огрызнулся слепой.

— Ты опять наелся соломки!

— Отстань, зараза!

— Поехали!.. — толкнул он его коляску в направлении здания администрации рынка. — Чей это козленок?

— Он мальчик! — поправил его слепой. — Я вижу — он мальчик! — и заорал на весь рынок: — Это ты козел!..

7. ЭК-КИЙ КОЛДУН

Дежурный инспектор был озадачен. В отделении милиции Солдат и козленок не оказались обескураженными, а, напротив, продолжали вести себя агрессивно. Один стучал по грифу гитары пальцами, как по барабану, а второй норовил зацепить ее струны снизу рожками, дыбился и смеялся:

— Мме-ке-ке-ке-ке-е…

Нужно было поставить их на место, и дежурный достал из стола бумагу.

— Фамилия, имя, отчество?

Простодушный Иванушка признал в нем сотрудника, ведущего дело о мошенничестве Волшебника, продававшего воду как лекарство от заикания. Летом, испив ее, Иванушка стал козленком, и сестрица пошла по инстанциям в поиске правды. Строгий начальник не единожды приходил к ним домой с вопросами по ходу расследования, обещая вернуть былую личину ребенку, если только получит из министерства инструкции по снятию порчи. Вот и подумал Иванушка, что бумаги пришли, и остались формальности, которыми называют их заполнение.

— Я же Аленушкин… — ответил он.

Офицер подпрыгнул на стуле и переспросил:

— Аленушкин?

— Да-а… Я — Аленушкин… Тот самый Иванушка-мальчик, который стал животным. Разве по мне не видно?

Дело зашло в тупик, а сестрица не хотела на компромисс. Столкнувшись с первыми муниципальными отписками ленивых волшебников, она отослала письмо в министерство Хрюкина-Поросяника — самого могущественного чародея Федерации, заклинаний которого боялись даже олигархи. Ее бумага вернулась обратно и лежала у прокурора — дело усугублялось. В сердцах тот потребовал у милиции отправить злосчастного урода-козленочка на заклание: «Если вы не можете найти Злого Волшебника по сущности спекулянта; сволочь, не заплатившую налоги на прибыль от продажи игрушек, то разберитесь, пожалуйста, с животными: привиты ли они, отмыты ли, плодовиты ли, и если да, то охолостите их кастрацией и… — на мясокомбинат, на колбасу для народа. Но чтобы жалоб подобного рода не было и в помине, нет козленочка — нет проблемы».

Среди предпринимателей милиция не нашла ни одного похожего на волшебника торговца игрушками. В последнее время таких факиров стало много, проверить алиби у каждого было проблематично — все равно, что искать иголку в стоге сена без миноискателя. Надо было решать вопрос иначе, уговорить Аленушку, чтобы она забыла Иванушку, забрала заявление и смирилась по-христиански, как в старой доброй сказке, но истица упрямилась, продолжая писать во все инстанции жалобы, рассказывая миру о том, что милиция потакает злодеям. Сроки расследования продлили на две недели, потом еще на месяц, и еще, из инспектора сделали козла отпущения — наложили взыскание, но дело остановилось, а надо было что-то срочно отписать прокурору.

— Иди-ка сюда, — приказал он Иванушке, — ты видишь цветок?.. Он вкусный.

У окна, раскинув ветви, стояла большая домашняя роза.

— Можно покушать? — спросил Иванушка. — Я непривередливый козленок.

— Угощаю… Только вот здесь.

Инспектор показал на самый верхний листочек. Роза была недавно полита уборщицей. Наивный козленок запрыгнул на деревянный ящик, откуда она росла, и увяз копытом в землице.

— Ай-яй-яй-яй, — заметил милиционер. — Набедокурил, острижен будешь.

— Сейчас… Обрасту до самого пола… — огрызнулся Иванушка.

— Ты не дома, — одернул его начальник, однако помог дотянуться до листочка, накормил и отправил в клетку для нарушителей, где звучала гитара. Солдат подкручивал колки, пробуя на ухо свежее пение струн.

— Чего ему надо? — спросил он козленка.

— Я насорил, — похвастался мальчик, — моя бы сестрица поставила меня в угол.

— А здесь — обезьянник…

— Я знаю, Солдат…

Милиционер открыл кладовку, достал резиновый полумячик — мягкую «посудину» для гипса, развел в ней раствор и залил им следы, оставленные козленком в землице.

— С этим все ясно…

Слепки он убрал в далекий ящик для хранения улик. Повернувшись к столу, увидел пустой протокол и вспомнил, что опрос не закончен.

— Я же тебя, а не козленка, пытаю, Солдат!.. Кто ты, откуда?

— Контуженый воин, — ответил ему калека.

— Я вижу, что ты контуженный, — рассердился дежурный. — Деньгами кидался… А фамилия-то у тебя есть?.. Или ты сын лейтенанта Шмидта?

— Если бы я был сыном лейтенанта Шмидта, начальник, то я бы ответил, что сын лейтенанта Шмидта…

— Петров или Сидоров?.. Или ты Иващенко без роду и племени?

— Неизвестный солдат, — он подал ему между прутьями клетки свою наградную книжку и носовой платок, в котором лежала медаль «За боевые заслуги», почерневшая от войны.

— Я забыл свое имя…

В том месте, где стояла фамилия, было простреленное отверстие, бумага пожухла, и немногие уцелевшие буквы стали неразличимы. По идентификационному номеру медали можно было бы запросить военное министерство Волшебной страны и помочь солдату в установлении личности, но он оказался нарушителем правопорядка, а лишнее уголовное дело могло окончиться для инспектора новыми криками прокурора.

— Р-рядовой разведчик, — зевнул дежурный. — Ты и на самом деле Неизвестный солдат. Так и запишем!.. — про себя он решил отправить его в больницу, поглядел на часы и оставил бумагу в покое.

— Алло!.. Больница? Ноль — три?.. Патологическое безумие третьей степени… А-а?.. Пострадавший?.. Солдат!

— Каждый второй солдат утверждает, что он безумец, — ответила трубка, — а потом выясняется, что его настоящий диагноз — отсутствие денег. Бензина сегодня нет!.. Што-о?.. Да-а... есть!.. Это письменная команда из нашего министерства — не выезжать без особых на то причин…

— Кто решает?..

— Я решаю!.. Симптомы есть?

— Какие симптомы?.. Сидит себе сиднем и в ус не дует!.. А-а-а?.. Блеск его глаз?.. Да, нет, не селедочный!.. Нет у него роговицы!

— Что-о?.. Нет глаз?..

— Да живой он… Куда он денется?.. Распевал на базаре песни, подстрекая людей к гражданской войне...

— Это не модно… Один?..

— Нет-т!.. С козленочком!.. В-вашу мать…

— Мы не ветеринарная служба!.. Мы «Скорая помощь»!.. Вы-то сами здоровы, товарищ инспектор?

— Я дежурный по рынку… Через час у меня оканчивается дежурство, а это уважительная причина, чтобы забрать больного!

— Совершенно с вами согласен!.. А то — безумие третьей степени... Ждите, уже в пути!..

Видит сестрица Аленушка — нет Иванушки. На рынке кутерьма. Люди рассказывают, что какой-то солдат торговок ругал: «Дурак и не лечится!..», что увели его — окаянного в отделение милиции: «Так, — мол, — ему и надо!» вместе с козленочком, хулиганившим не меньше солдата. Испугалась сестрица за братца и пошла выручать.

Беспокойное дежурство заканчивалось, а за душой у инспектора не было ни гроша. По пути в отделение набедокуривший солдат разбросал деньги из шапки обратно людям и теперь сидел в заточении «пустой и честный». Он наяривал на гитаре польку, а козленок плясал вприсядку около инвалидной коляски.

— Двести тринадцатая статья! — начал начальник, едва Аленушка открыла дверь. — Сейчас я заполню протокол нарушения общественного порядка и...

— Что его ждет? — испугалась сестрица.

— Исправительные работы от одного года и до трех лет на фабрике пуховых платков в колонии-поселении!.. Или скотомогильник…

Солдат прекратил игру на гитаре и рявкнул инспектору:

— Ты не имеешь на это права!

— Он еще несовершеннолетний мальчишка, — возмутилась Аленушка.

— Да-а!.. Я недееспособный, — Иванушка мотивировал не возрастом, а существом: — Я — животное, на которое Уголовный кодекс Волшебной Федерации не распространяется, — он бойко процитировал инспектору ответ из прокуратуры города Колчеданова, что «в настоящее время в законодательстве не существует статьи, запрещающей превращение людей в животных, путем волшебства или заклинаний».

— Когда я был у вас, Аленушка, в прошлый раз, вы изволили написать объяснительную записку и расписаться в ней, что братику полных шесть лет, а это — совершеннолетие. Насколько мне известно, козлята достигают половой зрелости спустя год после рождения.

— Он мальчик, — вмешался солдат, — а мальчики достигают совершеннолетия во время боя.

Кивая незрячей головой в сторону дежурного, он добавил Аленушке:

— Ты ему больше не подписывай никакие бумаги, дочка!.. Шельмец он позорный!

— Привит ли козленок?.. А-а?.. Вы, Аленушка, жалуетесь на волшебника, которого мы не можем найти.

Он развел руками в стороны, встал, прошелся по комнате и выкрикнул девушке:

— Да не было никакого волшебника! Вы его сами придумали!..

— Зачем, инспектор?

— Чтобы единолично овладеть наследством!

— Что вы несете?..

— Послушайте!.. Пора бы девахе замуж… Рожать… Нашей стране нужны рабочие руки, а тут — Иванушка — братец! Ребенок считается пропавшим спустя пять лет, а это большое время. Потом его официально признают умершим и все права на хозяйство, Аленушка, переходят к вам… Только не говорите мне, что вы этого не знали. Я не поверю! Почему прокуратура до сих пор не клюнула на эти сигналы?.. Да и живут козлята не ахти… А вдруг проверят и не поверят, что он заколдованный мальчик.

— Ты что несешь, начальник? — спросил солдат.

— Я дело несу… Есть ли у вас жених, а?.. Аленушка? Добрый молодец?.. Што-о?.. Разве нет?.. Да и в самом деле: откуда же ему взяться в вашем доме? Вы живете в антисанитарных условиях. Когда я последний раз заходил к вам в избушку, козленок на койке валялся.

— А где вы ему прикажете спать?.. На улице? У него есть свое место в доме и право на жилплощадь.

— Вот и я о том же!.. Оба вы уже совершеннолетние особи для размножения и если не вы, то он ни сегодня, так завтра козу домой приведет. Но животные должны расти в сарае и пора бы вам избавиться от лоботряса!

— Я не лоботряс, — возмутился Иванушка. — Я каждый вечер дома произвожу для Аленушки пух и шерсть, а она вяжет из меня варежки и продает их на рынке. Я общественно-полезный козленок! Я донор для населения Федерации.

— В отличие от тебя, инспектор, — добавил солдат. — Я-то знаю, что тебе надо — водки и денег!..

Приехали санитары, и этот спор завершился не в пользу солдата. Его увезли в приемный покой больницы. Тьма опустилась на старый город. За окошком невесело шуршали метелки, шла уборка загаженной территории — базар опустел. Инспектору захотелось домой, но несговорчивая Аленушка не спешила со взяткой. Она крепилась в надежде на милосердие власти и не показывала вырученные деньги. Тогда инспектор решился на новый шаг. Он поинтересовался у девушки, что у нее находится в сумке.

— Мои пожитки, — сказала она. — Одеяло, остатки товара, варежки…

— Ты не обессудь, Аленушка, а досмотр я все-таки проведу. Откуда у солдата соломка?.. Ни ты, ни твой козленок не знают об этом — а факт налицо! Доставай-ка пожитки!

Некому было подсказать Аленушке, что осматривать ее вещи незаконно — нужны понятые. Зная руны, Солдат помешал бы заклинаниям инспектора, его горячие речи разбивали чары многих волшебников, но он задыхался в дороге, стараясь ослабить смирительную рубашку. Не сумел ударить по струнам, песня сгубила бы кривду, — сердобольные санитары подтягивали ремни своевременно, держали рот заклеенным лентой. Околдованная Аленушка послушно доставала на свет паутинки и варежки, раскладывая их на милицейском столе.

— Покупают? — поинтересовался инспектор.

— Берут, — повинилась она, краснея.

В одной из непроданных рукавичек лежали деньги.

— Хватит! — сказал инспектор. Доставая на свет купюры, он спросил у девушки:

— Много наторговала?

— Пятьсот рублей. Это наши немногие деньги.

— Да ты не бойся!.. Последнее даже милиция не отбирает!

Он пересчитал ее наличность и, возвращая, добавил:

— Ты ошиблась, Аленушка.

— Не может быть?

Девушка поспешно выдернула деньги из рук у инспектора и удивилась:

— Четыреста пятьдесят... — в пачке лежало девять купюр по пятьдесят рублей.

— Было же десять, — пробормотала она растерянно. — Иванушка?

— Я, сестрица.

— А ну-ка убери свои копыта со стола… Ты не дома!

Но и под ними было пусто. Складывая обратно вещи, Аленушка заглядывала в каждую рукавичку, но пропавшие деньги не находились.

— Чудеса!.. Я же дважды считала!

— Пора бы домой… — надевая шинель, начальник добавил:

— Я, Аленушка, не буду докладывать о хулиганстве вашего брата, но и вы нас поймите. Заберите, пожалуйста, заявление о его превращении в козленочка и прекращайте сутяжничать, не пишите жалобы в нашу Сказочную Думу Кощею да Хрюкину-Поросянику… Вот и договорились!..

Вышла сестрица на улицу осерчавшая, злая; вытащила горе-козленка за шкирку в степь и погнала хворостиной, причитая, что «он плохо кончит» на своем веку:

— Безалаберный козленок!.. Я его кормлю и расчесываю, чтобы шерсти клок да не впрок продать и выжить, — зарплату не платят — на улице рынок… А он, как угорелый, носится, где попало, и с кем попало!.. Хоть кол ему на голове теши… С дурными людьми якшается на короткой ноге — с бродягой, поющим песни!

— Как же тебе не стыдно, Аленушка? Это Неизвестный солдат!.. Он воскрес, как Феникс из пепла! Когда я опалился вечным огнем у его могилы на площади, ты не кричала… До сих пор мои варежки пахнут паленой шерстью, но это не адский запах, ты же сама рыдала над ними…

— Он контуженый… Ни семьи у него, ни матери, ни отца, ни сестренки, живет без документов… Иждивенец, обуза для государства.

— Что такое контуженный, а?.. Аленушка?..

— Значит безмозглый!.. Бодался, как ты, кувыркаясь, и разбил себе голову.

— Брат по несчастью, такой же обманутый…

— Деньгами кидался…

— Это война, Аленушка!

— Вот и забрали в милицию горе-воина… А тебе оттуда одна дорога — на скотомогильник.

— Ты пугаешь меня, Аленушка… У нас социальное государство!..

— Да-а!.. Социальное, правильное! Но не для козленка, попавшего в лапы власти.

Дома она велела встать Иванушке в угол и строго настрого наказала ему:

— На улицу больше ни шагу!

— Уйду-у! — захныкал козленочек. — Уйду из дома… Тебе матушка наказала меня любить и беречь, а ты хлещешь по спине хворостиной… Болят мои вавы!..

Но сестрица была строга.

— Иди, иди!.. Ищи ветра в поле. Один такой, как ты, жил у бабушки в деревне, бодался с нею, да волки съели. Остались от козлика рожки да ножки! Ты, наверное, думаешь, что у меня не поднимется рука огреть тебя тапочкой? Я носки из тебя вязать буду, вонючий и вредный!..

— Вяжи и нюхай,— огрызнулся Иванушка. — Я мальчик!

И заплакал:

— Солдат меня никогда не называл козленком. Он добрый. Я видел его медали. Ты не име-ме-ме-ешь на это права!..

Душа у дежурного ликовала. Он избавился от солдата и проучил Аленушку — одумается деваха, перестанет скандалить, а если нет, то на этот случай в шкафу лежали слепки с копыта козленка. Правда, инспектор еще не знал, что он с ними сделает завтра, однако милицейское чутье подсказывало, что ход найдется! Прожитый день оставил в жизни заметный след. Когда перепуганная сестрица забирала деньги обратно, одна купюра прилипла к его ладони, зажатая пальцем. В кармане она отклеилась и, ближе к полуночи, напившись водки, начальник увидел нескладную жертву обмана — девушку, его глаза увлажнились, и угрызения совести выжали стоны раскаянья из милицейского сердца: «Как долго она искала пропавшие деньги!». Он оправдал себя тем, что не выписал штраф ее братцу, хулиганившему на рынке, но когда напала икота, до него, наконец-то, дошли слова солдата: «Я знаю, что тебе надо — водки и денег».

— Колдун, эк-кий колдун, эк-кая бестия… Ругает меня, зараза, недобрым словом…

Но об этом другая сказка — «Волшебный чулок»…

8. ВОЛШЕБНЫЙ ЧУЛОК

(В этой сказке использовано стихотворение Дениса Коротаева «Я — заказанный город»)

Вошь накидывается на истощенного человека с остервенением самого человека, забывшего пряники... Часть этой истории мне рассказал солдат, бывший в лапах у Салмона Радуева, что-то я выдумал сам, используя душу...

— На что вы жалуетесь, больной? — поинтересовался дежурный врач у Солдата, когда работники скорой помощи вкатили того на инвалидной коляске в приемный покой городской больницы.

— Душа болит, — ответил Солдат.

— Помогите ему раздеться.

Доктор взял стетоскоп и стал прислушиваться к тому, что творится на душе у больного.

— Дышите глубже!.. — приказал он Солдату.

Безумные хрипы в груди у пациента напоминали клокотание старого лампового детекторного приемника времен раннего социализма, в котором далекая дрожащая волна настройки сморкалась и кашляла в голову нетерпеливого слушателя нечленораздельной, слабой речью ведущего.

— Расскажите, пожалуйста, мне, Солдат, о характере ваших душевных болей. Какие они?.. Тупые или острые? Давно ли тревожат?

Боли у пациента вязко катались по малому кругу кровообращения из грудины в голову и обратно, словно горячий блюм на прокатном стане, наполняя поочередно собой то сердце, то мозг, затмевая на время сознание и разум.

— Ложитесь, больной!..

Осторожно найдя руками кушетку, Слепой Солдат вытянулся на ней во весь рост, разгружая хрустящие суставы от долгого гнета тяжеловесности.

— Расслабьтесь!

В изнеможении тот закрыл свои бельма настолько, что было трудно догадаться об их пустоте, и приготовился мужественно принять пытку обследования истощенного жизнью тела. Врач начал последовательно выстукивать подопечному печень и легкие, пересчитывать ребра, перебирая их пальцами, словно клавиши расстроенного пианино, прислушиваясь к стонам и вздрагиваниям лежащего пациента. Несколько раз подряд он надавил ему пальцем на живот в районе слепой кишки (не вскрикнет ли калека, не дернется ли?), повертел своими могучими руками ноги (не стынут ли грязные?) и, оставив, наконец, человека в покое, принялся заполнять на него стационарную карту. Солдата отмыли от пота, взвесили, измерили его рост и вычислили диагноз. Больничный компьютер не ошибался. Астральная оболочка тела у пациента была избыточно громоздкой, и требовалось вмешательство хирурга, чтобы отделить около малого круга кровообращения нарывающую часть души, отягощающей плоть.

— Не бойтесь, Солдат, мы творим чудеса! — сказал ему в назидание врач, проводивший прием.

Хирургическое отделение находилось на третьем этаже больничного комплекса. Выйти из него одному ночью на улицу было трудно, потому что дежурная медсестра ни на минуту не покидала свой пост. Чтобы «…не шастали» с этажа на этаж самые беспокойные пациенты, она закрывала двери на лестничный марш на замок, и несла до утра караульную службу, полулежа в кресле напротив — не бодрствуя, но и не засыпая. Солдата подняли наверх на грузовом лифте в его же коляске, в шинели, с гитарой под мышкой. Он пообещал отдать свои вещи на сохранение сестре-хозяйке, когда та только появится на службе, и не терроризировать ампутированных больных необузданными праздниками вчерашней жизни. Потревоженная визитом женщина что-то ворчала про маленькую зарплату сотрудников медицины и между делом переспрашивала больного, откуда он взялся и что у него болит.

— Это душевная дисгармония, — ответил Солдат. — Патологическое неверие в чудодейственность принимаемых нашими кудесниками законов существования человека в коррумпированной державе, тяжелая раковая опухоль астральной оболочки верхнего круга кровообращения как следствие сердечной недостаточности остывающей мышцы.

— Не отчаивайтесь! — сказала женщина. — С таким, как у вас диагнозом, сегодня живут почти две трети населения страны. Наши врачи успешно прооперируют ваши поношенные тело и душу. Вы достойно перенесете все тяготы и лишения этой жизни.

Закончив с бумагами, она добавила:

— Завтрака вам не будет, а далее — расскажет врач.

— Ампутация части души от тела, как правило, происходит на голодный желудок, — пояснила она. — Исключение из этого правила составляют только те лица, чью душу полностью ампутируют по приговору суда: их досыта кормят, но сегодня у нас в стране мораторий на смертную казнь. Волшебная федерация готовится стать частью Общеевропейского Сказочного пространства с единой валютой и добрыми нравами.

Она лукаво скрыла от пациента продовольственные проблемы стационара. Выделенных из бюджета денег едва хватило на текущий ремонт помещения операционной.

В палате, куда поместили солдата на ночь, была когда-то кладовка. Эта скупая комната более напоминала тюремную камеру на двух осужденных. Стол у окна, два стула, две тумбочки у изголовья кроватей и маленький проход между ними, где инвалидные коляски больных уже не могли разъехаться миром. Одну из них приходилось выкатывать в коридор, чтобы могла беспрепятственно заехать вторая. Света не было. Во время проведения вечерних процедур одиноко жившему здесь больному сиреневая дуга электричества сверкнула маленькой молнией и растаяла в темноте. Лампочки выдавали строго по счету один раз в месяц после списания прежних, сгоревших на службе, горько сетуя на их нехватку. Другие палаты жили немного светлее за счет посещения больных родными и близкими.

Тяжелый безногий человеческий обрубок сидел на кровати, покачиваясь от боли, как ванька-встанька. Тонкий, тихий, морозный сквозняк из приоткрытого окошка сушил у него на спине холодный липкий пот страдания, отчего в комнате горько пахло усталой лошадью. Каждый из бывавших здесь людей уносил этот запах с собой на складках одежды, будь это белый волшебный халат хирурга или перештопанное черными заплатами старое школьное платье Золушки. Это была палата для тех немногих больных, которым не только значительно укорачивали большой или малый круг кровообращения, ампутируя ту или иную часть остывающего тела, но и вырезали при этом немалую долю их души, нарывающую вчерашним днем жизни. Облегченное таким образом сердце стучало тверже, нежели ранее.

— Здравствуй, слепой Солдат! — хрипло шепнул ему калека, когда дежурная медсестра покинула их палату. Лунного света в комнате было достаточно, чтобы он угадал на помятом лице у солдата его увечье.

— Здравствуй, безногий друг!.. Кто ты?

— Я Бывший Хранитель Книг… Школьный библиотекарь…

— Ты веришь написанному?.. — удивился Солдат.

— Может быть, — уклонился сосед. — Когда-то я тоже писал рассказы и посылал их в различные газеты и журналы в надежде, что мне поверят.

— Твои рассказы нашли читателя?

— Нет, не нашли!.. Я же писал о жизни, а надо — про убийство… Откуда ты видишь, что я безногий?

— Я знаю это по запаху.

— Мне стыдно, Солдат!.. Я получал отовсюду один и тот же ответ, что написано без прикрас, что мое жалкое творчество не имеет художественного значения и спроса на рынке, а сегодня вечером… — тут он сделал паузу и признался: — Я нечаянно уронил «утку» на пол. Сырой, вот, до нитки… И пахну!..

— Мочилово! — успокоил его Солдат. — Оружие победы!

Шла ночная война в горах. Далеко выдвинутый в горы форпост, на котором служили люди, был неплохо вооружен. Дневные наряды успешно контролировали входы и выходы в ущелье, где хоронились одураченные деньгами повстанцы. Солдаты останавливали чужие машины и прохожих в поиске любой информации о противнике и, если вдруг находили оружие, то изымали его и расстреливали на месте пойманных с поличным. Чтобы в отместку за это не вырезали их ночью спящими враги, рубежи были трижды опутаны минами и проволокой, перерыты окопами почти до самых грунтовых вод. Но противник не рвался в ближний бой, хорошо зная об этом. Защищавшие район озера люди не клали свои животы на мины Волшебников. Удары по лагерю летели издалека, и играючи уносили жизни военных.

— Завтра Золушка-санитарка снова напомнит мне, что я нарыбачил!.. — перебил его грезы Безногий Хранитель Книг. — Что пора бы мне уже домой на попечение близких.

— А есть ли близкие? — поинтересовался солдат.

— Как видишь!.. Я продал дом! — добавил он после некоторого раздумья.

Сердце у больного ослабло. Он уже давно никого не учил уму-разуму и не верил написанному в книгах, а доживал на свете последние дни на маленькую пенсию инвалида-диабетика. Никому ненужный и измученный болью мужчина долго сопротивлялся судьбе. Он полол на приусадебном участке картошку, охорашивал помидоры, подвязывая их кусты тряпицами к ржавой поношенной арматуре, добытой в лучшие дни жизни на стройке, и холил в сарае козу — любимицу сердца. Ее жирное молоко больной человек отдавал молодухе. Та вместе с мужем-шабашником снимала у него во дворе старый, но теплый флигель. Она растила ребенка и знала счастье. Сам учитель не пил молока, потому что сахар в крови был высоким — ноги гудели от боли, изнашиваясь от всякого движения по миру. Однажды вечером он с трудом поднялся из-за стола и, шаркая ботами о землю, пошел в сарай, но упал посередине двора и не встал. Недоенная коза горько заблеяла, предчувствуя разлуку. Перепуганные соседи-квартиросъемщики вызвали «Скорую помощь», и он очутился здесь.

— Зачем ты продал свой дом?

— Нужны были деньги на операцию, — ответил он Солдату. — Меня уже обещали взять во флигель,

Врачи не давали добро на ампутацию ног. Опасаясь, что слабое сердце больного библиотекаря остановится преждевременно на операционном столе или во время анестезии, они желали ему летального исхода дома на руках у близких, и подготовили, было на выписку, но тот их озадачил ранее и больше — продал почти за бесценок свое хозяйство квартиросъемщику. Увезти его умирать за тридевять земель от больницы в областной приют для престарелых людей было накладно, да и не взяли бы туда с таким диагнозом. Там тоже жили врачи, несущие ответственность за каждого пациента. Выписывать человека было некуда, и его решили лечить до конца. Вырученные от продажи дома деньги лежали рядом с больным под мышкой в трижды заштопанном капроновом чулке — старом и грязном, как он сам, как его проданный дом и оставленная в сарае коза, неухоженная никем, но искренне горевавшая по хозяину.

— Молоко-то, поди, у нее уже свернулось, — расстраивался старик. — Да и не подпустит она к себе молодуху. Коза любит ласку!

— Я видел мальчика на базаре, — и Солдат коротко поведал Бывшему Хранителю Книг историю превращения этого мальчика в козленка. — Сестрица уже все ноги в кровь избила в поисках правды, барыга исчез и дурачит сегодня наивных людей неизвестно где, продавая фальшивую воду, как настоящую, а все до единого наши волшебники — шельмы. От самого захудалого участкового инспектора до Хрюкина-Поросяника. Потому что нет закона о регистрации козленочка как гражданина Волшебной Республики с гарантированными правами на уважение и счастье. Ему нельзя сегодня безнаказанно валяться на кровати у себя дома и пользоваться всеми остальными свободами и благами честного человека. Вместо стерильной больницы — ветеринарный пункт, вместо паспорта — горячее клеймо на задницу, вместо достойного кладбища — скотомогильник или хуже того — дорога на мясокомбинат! Куда и хотят его отправить за деньги меркантильные человеки — государственные чиновники и инспектора. На улице грязь и в правительстве грязь. Две беды — дураки и дороги…

Боевое крещение у роты вновь прибывших на точку солдат состоялось первой ночью. Темень в горах стояла дремучая и вязкая, как загустевшая в теле у человека кровь после обширного ожога. Свежело. Не нюхавшие пороха люди наивно спали на нарах, посапывая, накинув поверх одеял бушлаты для лучшей устойчивости тепла и грез. Ближе к утру тело у Солдата покрылось гусиной кожей. Горячая струйка мочи бегло брызнула в пах, и он проснулся. Встревоженный человек напрягся, останавливая в себе это невольное мочеиспускание, поднялся с кровати и, накинув на плечи бушлат, двинулся на воздух, поеживаясь от холода. Старый походный ламповый телевизор, купленный за бесценок на восточном базаре по дороге в горы, мирно мерцал в углу на лавочке у выхода из палатки. Показывали последние новости из столицы. Ряженый с иголочки полковник из генерального штаба армии важно рассказывал народу Федерации о полном прекращении огня в районе Волшебного озера. Мелькали документальные кадры знакомых гор. Два десятка небритых боевиков добровольно сложили оружие, уповая на объявленную им накануне амнистию.

— О чем же они судачат? — поинтересовался Солдат у дневального.

— Ни богу свечка, ни черту кочерга… Говорят, что мочилово неприятеля в его собственном сортире закончилось к умиротворению сторон. Не сегодня-завтра Горная Автономия, убивавшая нас все эти годы, получит от правительства немалый транш на восстановление порушенного хозяйства. Я, право, даже не знаю, сколько нулей после первой цифры писать для этой суммы — такие деньги!..

— Нам тоже пообещали копейки, — сердито заметил Солдат дневальному. — Я чуть было нары не намочил. Ты плохо топишь.

— Сырые дрова не горят, — оправдался дневальный и потянулся к поленнице. — Скоро подъем.

Он натолкал полную буржуйку ореховых веток и, встав перед ней на колени, принялся раздувать огонь. Но дым его не слушался. Он вытекал из печки в палатку, разъедая до слез глаза истопнику.

— Мы угорим, — заметил Солдат.

— Иди-ка ты лучше в туалет, — ответил ему, сморкаясь, дневальный. — Я дело знаю.

Одинокая постройка чернела в ночи, как стела. Рядом угадывались окопы, вырытые предшественниками два года назад на случай атаки неприятеля полем (такой вариант не исключался командованием части во время начала войны). За ними лежали мины. Границы полигона росли. Каждое дежурившее здесь ранее подразделение выполняло предписанные инструкции, перестраховываясь для жизни, усиливая защиту лагеря все новыми и новыми полями — старые карты были потеряны и забыты. Немногие столбы ограждения из колючей проволоки, торчавшие вкривь и вкось среди неровностей местности, словно потухшие свечи рождественского торта, дополняли ночную идиллию.

Дверь в туалет поскрипывала, болтаясь на верхней петле. За время дислокации армии на границе выгребная яма наполнилась почти под самую завязку отходами слякоти и пищеварения. Последние холодные дожди осени размыли ее края, и туалет покосился в сторону неприятеля, ослабнув всеми гвоздями каркаса. Внутри было скользко и грязно. Острый запах хлорки перебивал ядовитую вонь человеческих отходов. Солдат опустил кальсоны ниже колен, придерживая их снизу, присел на корточки, стараясь случайно не задеть одеждой испачканных экскрементами стен и пола, и задумался, глядя на чернеющие горы Отчизны.

Зарытая в землю палатка ничем не отличалась от других извилин рельефа. Только труба у печки-буржуйки, раскалившаяся до вишневого цвета, тлела в ночи, выбрасывая в небо безумные снопы оранжевых искр. «Раздул огонь, — подумал Солдат. — Вернусь и согреюсь». Он уже приготовился совершить гигиенический обряд, разминая в руках для комфорта обрывок вальяжной столичной прессы, когда рядом ухнул артиллерийский снаряд. Пол в туалете треснул, и человек с головой окунулся в содержимое ямы. Деревянная постройка над ним сложилась, как карточный домик. Поднявшись на ноги, солдат очень долго откашливал из себя вонючую грязь, надрывая гортань, очищая рот и желудок. Шквальный огонь носился, гремя над ямой, сея разруху и смерть. Раненая земля металась над миром, как крик о помощи. Падая, она барабанила каменьями по убежищу солдата, сдвигая тяжелые доски ему на голову. Опорные стенки у туалета надорвались и потекли оползнем в ноги, поднимая к лицу человеческие отходы. Скоро немного стихло. Война перекинулась на другой участок границы, откуда открыла встречный огонь соседняя рота. Только с третьей попытки Солдат вытянул свое скользкое тело наверх, оставив на дне сапоги и бушлат. В каком-то ужасном калейдоскопе по лагерю метался пожар, раздуваемый ветром. Кричали люди, стреляли — им было не до него. Догорала палатка, в которой остались его боевые вещи — оружие, каска и бронежилет. Накрытые брезентом тела убитых лежали около противопожарного поста.

— Трудно? — услышал он рядом голос больного диабетчика.

— Ты еще не спишь? — удивился Солдат, очнувшись от боя.

— Я не умею спать без укола.

Свежая кровь не успевала насытить все ткани большого тела кислородом, и на одной из ног появилось пятно. Это была трофическая язва. Она росла и темнела, расталкивая впереди себя большую лощеную опухоль, любое касание которой, будь это его собственные слабые пальцы — Бывшего Хранителя Книг — или тренированные холодные руки хирурга, доставляло страдание, пугало, лишало сна. Ног уже не было, а боль оставалась, и сегодня ночью она стала намного сильнее, чем до ампутации.

Когда заведующий отделением хирургии узнал о продаже дома пациентом, он перевел его в отдельную палату, опасаясь, что вырученные деньги будут растрачены тем не впрок и не по назначению. Во время обхода врач заметил Бывшему Хранителю Книг, что у него есть волшебное средство, позволяющее уснуть любому больному, как в детстве — безмятежно и сладко. И назвал его цену.

Набитый деньгами Волшебный чулок напоминал большую черную вену с геморроидальными шишками на конце. Засаленные купюры были свернуты трубочками по тысяче рублей в каждой. Перетянутые резинками, они хорошо пересчитывались на ощупь, притупляя на короткое время боль и беспокойство.

Первый укол морфина вернул его в далекое детство. Бывший Хранитель Книг увидел себя укутанным в любимое одеяло. Сидящие рядом зайчата смеялись, и он, вторя им, тоже истекал весельем. Матушка вытирала его лицо полотенцем, баюкала, пытаясь дать соску, но он, мальчишка, выплевывал ее на пол и тянулся к игрушкам. Шагая по жизни наивным подростком, в школе Бывший Хранитель Книг заглядывал в глаза каждому учителю и учительнице, постигая азы науки и нравственности, и верил этому! Однажды в начале лета, в молодости, он встретил в поле жену и детей — всех своих женщин, безмятежно плетущих венки из одуванчиков. «Папа! — закричали наперебой его дочки и повисли на шее. — Кого ты больше любишь: меня или ее?». В разноцветье душистых трав дышало счастье, но что-то тревожило разум, мешая ему до конца насладиться грезами. Чудодейственная сила морфина гасла, и человек машинально хватался руками за чулок с деньгами, ощупывая его: «Не прохудился ли он?.. А сколько еще осталось?». Потому что боялся землетрясения и последующей за ним разлуки. Вдруг он увидел себя седым и мудрым писателем. Его признали! Услышали!.. Горькая правда прожитой им жизни уже никогда не растворится в крике обманутых масс. Она останется на полках библиотек в назидание потомкам. «Что это?.. Будущее? — догадался больной. — А почему бы и нет?». Рядом была коза-любимица — непослушная, но добрая, как он в далеком детстве под одеялом у матери. Коза доедала на грядке капусту, готовая тут же оставить это нехитрое дело и отпрыгнуть прочь, едва хозяин возьмет хворостину. Непроданный дом стоял облицованный керамическим кирпичом под русскую старину, с открытыми навстречу людям дверьми, что душа у подростка. Разве не мечтал он об этом?

Сегодня морфина не было. Уходя на выходные дни домой отдыхать, Заведующий Отделением строго-настрого наказал дежурным сотрудникам «…не брать панацею в руки!..», мотивируя тем, что после укола Бывший Хранитель Книг возвращается в нецивилизованное льготное прошлое, ампутированное у населения Федерации как «…отжившая свой век парадигма».

— Он все еще, заблуждаясь, надеется на милосердие более чем на развитие здоровых рыночных отношений в обществе… — усмехнулся врач. — И не торопится раскошелиться с нами за койко-место. Но бесплатная медицина осталась в прошлом. Подрывать экономику добродетелью сегодня не модно в свете инновационных учений о человеческом счастье.

Морфин стоил денег, и условия для выкачивания их у человека, от боли продавшего свой дом, были рассчитаны на компьютере — пропорционально немногим дням его таявшей жизни. Чулок с деньгами худел и вытягивался, как простая веревка. Геморроидальных шишек на нем оставалось все меньше и меньше. Врачи искусно проводили операцию за операцией по их удалению и перемещению в частную собственность.

Чтобы успешно отфильтровать коварные яды смерти, тело человека требовало разгона крови от сердца и до пяток.

— Ранее, — пожаловался солдату Бывший Хранитель Книг, — я, бывало, лягу дома в горячую ванну и засыпаю, пока она не остынет. Когда боли были невмоготу и сон не шел, я упирался ногами в дужку от кровати и шевелил ослабшими пальцами что было мочи, помогая работе сердца, а ныне вот: сижу без движения — ни рыба, ни мясо, и ноет тело. В больнице меня купали только два раза.

— Ходить — долго жить, — согласился солдат.

— Ни подняться с кровати в коляску, ни лечь из нее обратно на койку я самостоятельно не могу. Ног у меня уже нет, а, кажется, что они ноют от паха и до самых пяток. И не расковырять мне эту болячку ногтями, как зубы — иголкой в поиске нерва, который мешает спать.

— Хочешь, я буду петь всю ночь?..— заметил солдат. — Это тоже анестезия.

Он решился нарушить данное им сегодня слово: «…не терроризировать больных необузданными праздниками» и настроил гитару на патетический лад.

Я — заказанный город.

И сарая не выше.

Ближе к утру завьюжило. Погоняемые ветром снежинки вытянулись в ночи от неба и до земли, подрагивая, словно нити на ткацком станке. Они ложились на землю косыми белыми прядями, застирывая собой отходы цивилизации. Мороз ослаб, и луна по ту сторону снегопада растаяла в хаосе непогоды, как сахар в стакане чая. Словно маяк на горе за городом, на самой границе мира, мотаясь в калейдоскопе вьюги, она одиноко светила двум не уснувшим калекам рассеянным светом, манила к себе, как окно в душевую, закрашенное праведниками, чтобы лица чужого пола не познали веселья от похотливых фантазий жизни.

Музыка врачевала. Ноющий нерв был найден и обесточен. Ноги у Бывшего Хранителя Книг снова плясали волшебные танцы. Он выкидывал ими немыслимые коленца в такт сумасшедшему пению самодеятельного артиста. Солдат играл на гитаре остервенело, не жалея струн и пальцев, согнутых железной судорогой артрита. В коридоре зашаркали тапочками иные больные — те, кто еще умел ходить. Скрипели колясочники, дивясь неожиданному концерту. Люди поочередно заглядывали в палату, принюхиваясь к морозному ветру войны за Волшебное озеро. Ворвавшийся с воли снег ложился на лица присутствовавших, как бальзам и таял, разглаживая морщины.

И хватаясь за воздух,

Тот, кому я заказан.

От этого эпохального сквозняка и свежести старые бумажные плакаты расслабились в местах их крепления к каменной твердости коридора, отклеились и забились в истерике, как флаги на демонстрации, настойчиво напоминая ночующим людям о причинах и профилактике тромбофлебита. Упал и рассыпался вдребезги кусок масляного покраса полувековой давности. Его исторические ошметки помчались в сторону лестничной клетки, перегоняя мелованную рекламу, поднятую со всех столов и стендов учреждения. Лукавые технологии продления жизни дорогими лекарствами летели понуро вслед за мусором, как оплеванные на митинге народом власти. Уходя восвояси, они верещали калекам об успешном лечении их еще не ампутированных конечностей за деньги в оправдание собственной значимости.

Дежурная была начеку. Но в силу хронической усталости она не сумела вовремя подняться с поста и пресечь беспорядки, творимые музыкантом. За время ночного бдения ее тазобедренные суставы надежно закорневались в кожаную обшивку кресла-качалки и онемели. Прилипшая женщина покорно елозила ногами под столом в такт сумасбродному празднику. Околдованная шабашем, она судорожно искала прибор для измерения кровяного давления и пульса, но голова была безнадежно тяжела и служила довеском опорно-двигательного аппарата, — прибор исчез. Потакание нарушителям больничного режима могло окончиться дисциплинарным взысканием или хуже того… И, поглядывая на часы, медсестра тревожно томилась, прислушиваясь, не поднимается ли снизу главный врач, чтобы уволить ее с работы за бездеятельность в ночное время суток.

— Это инфекция, — догадалась она. — Синдром караульной службы.

Всю волю и талант слепой исполнитель кинул в топку анестезирующего концерта. Скоро накал его игры достиг апогея. Струны у гитары стали вишневыми, словно металл, разогретый ударом молнии. Огонь души перекинулся на ложе гитары, на гриф и, аккомпанируя надорванному крику артиста свежими язычками пламени, начал поедать остов инструмента. Струны не выдержали напора. Они рвались и хлестали исполнителя по рукам, по лицу, по телу, оставляя на коже печать огня — багровые полосы и волдыри от ожогов.

Когда последние аккорды музыки стихли, Бывший Хранитель книг тихо спросил у солдата о том, что было дальше той ночью, когда окрестила его война.

— Я случайно услышал твой сон, солдат: «Накрытые брезентом, тела убитых лежали около противопожарного поста». Вас много пало?..

— Мой новый бронежилет остался в сгоревшей палатке… Каски не было… Изгаженный с ног и до головы экскрементами, почти раздетый, я искал свое место в окопе, боясь испачкать собой других людей, шарахавшихся от меня в сторону, как от бактериологической атаки. Колени дрожали, схваченная морозом одежда стояла колом, зубы отплясывали чечетку. Мне было страшно… «Улицу моим именем назовут! — вертелось в мозгу. — Пошлют благодарственное письмо на Родину в утешение близким». Я не хотел умирать в сортире войны так глупо и непристойно — от огня и холода.

«Труса празднуешь!» — заревел старшина, узнав о причине моего временного отсутствия. Он приказал дежурному срочно переодеть меня «…в какой-нибудь утиль» и отправил работать в санчасть, чтобы «…комплектовать гробы героями битвы». Мы искали на шее у погибших их медальоны и дополняли разорванные огнем тела конечностями, порою чужими — голова, две руки, сапоги с обрубками ног, собирая воедино мясо большого и малого круга кровообращения. Души героев витали рядом растерянные, в поисках любимого тела, но тщетно. Я слышал от знающих это Волшебников, что они иногда возвращаются назад, даруя повторную жизнь усопшему человеку. Но души не узнавали убитых…

Утром синдром караульной службы покинул дежурную стационара. Жар у нее сошел, и давление нормализовалось. Санитарке Золушке было приказано в срочном порядке «…убрать загаженную палату горе-артистов» и заменить их вонючее постельное белье на свежее.

— Ночью сгорела лампочка, — пояснила дежурная причину аврала и рассказала, что к ним поступил пациент: «Патологическое безумие четвертой степени как следствие перенесенной им ранее контузии». — С ним случился тяжелый приступ. От боли он рвал на гитаре струны и пытался себя поджечь.

Новый день осветил палату героев. Обугленная гитара лежала рядом с перевернутой «уткой» посередине комнаты, как художественный набор для натюрморта. Белый снег на полу пожелтел, собирая в себя резкие запахи органов выделения. Калеки сидели молча.

Когда-то Золушка посещала школьную библиотеку и запомнила Бывшего Хранителя Книг здоровым и сильным мужчиной. «Он — бездельник и графоман, работать не хочет! Пишет опусы!..» — говорили про него иные люди, занятые тяжелым трудом. Золушка была неглупая девушка, но полученное на деньги родителей образование пошло не впрок: теплые места повсюду были заняты, и скоро после свадьбы молодая женщина, засучив рукава, пошла работать в больницу простой санитаркой, потому что нужно было кормить ребенка. Муж уехал на заработки в лес и пропал. До Золушки доходили слухи, что он живет с другой женщиной, но искать его где-то далеко на Севере не было сил. Постепенно она смирилась с судьбой одиночки и очерствела сердцем к соседям, цепляясь ради ребенка за всякую возможность выживания в мире, где воздухом стали деньги. Свои немногие радости Золушка берегла со скупостью мыши-полевки, заготовившей их впрок на долгую зиму, боясь, что кто-нибудь попросит ими поделиться — Золушка пахла лимоном.

— Что, не дали морфина на ночь?.. — поинтересовалась она у Бывшего Хранителя Книг, убирая желтую снежную кашицу на полу около его кровати.

— Дорого, дочка!.. — ответил больной.

— Когда у вас все в порядке, вы спите, посапывая, или называете меня зайкой.

— Дай мне дольку лимона!..

— Зачем он вам?.. — скороговоркой спросила она.

— Хочется, мочи нет, кислого, дочка!..

— Этого здесь хватает... Мочи!.. — передразнила она калеку. — Держите утку…

— Во рту пересохло…

— Нечего было ночью песни орать и плясать под дудку душевнобольного... Ни убрать за собой, ни следить за порядком вы не можете и не хотите. Пишите книги, поучая любить — читала, под шкуру лезете! Нет у меня лимона!

Уходя из палаты, она дернула за чулок, выглядывающий наружу из-под матраца, и заметила:

— Лимон — он ведь тоже денег стоит… Худеет кубышка?

С приходом дневного света боли в ногах у безногого притупились и стихли. Теперь у него страдала душа. Бывший Хранитель Книг подумал, что часть его ауры, ушедшая в небо вместе с потерянными ногами, тоже томится там, не зная сна в ожидании второй половины, сопровождающей тело здесь на земле. Что этот шматок ампутированной души не осужден ни в рай, ни на муки, как заколдованный козленочек-мальчик, не имеющий прав гражданства, на жизнь в государстве. Ибо не сотворил Господь Бог человека, как детский конструктор — разъятого по суставам в угоду прогрессу Волшебников, проводящих повсюду ампутацию населения и войны, а сделал его по образу своему из малого и большого круга кровообращения, чтобы было единство души перед Судом Божьим при наличии ауры рук и ног. Но всякая власть, наслаждаясь пытками, «совершенствовала Творение»: вытягивала коротких и укрощала на плахе длинных, добавляя работы ангелу-врачевателю рваных человеческих душ.

— Вы взяли Волшебное озеро, а?.. Солдат!

— Оно осталось за нами…

— Его воды способны вернуть тому козленочку личину?..

— Да!.. Но путь не усыпан розами…

— Ты знаешь туда дорогу?

— Она стоит денег, которых нет…

— Я дам тебе деньги!.. Всю свою бесполезную жизнь я писал и гадал, что меня заметят и выручат, вылечат мои ноги или помогут уснуть, но… был скуп. Злые люди сегодня выкачивают из меня последние сбережения по всякому поводу, а зачем мне деньги, если я никому не нужен?..

Он со стоном достал из-под себя помятую подушку, снял наволочку, вынул из-под матраца Волшебный Чулок и выдавил из него все свои сбережения. Завязавши наволочку с деньгами, как мешок, он бросил ее солдату.

— На, возьми и отдай Аленушке!.. Скажи, что это деньги общественного фонда, а я и ты — коллектив. Только пообещай мне найти ту воду, которая очеловечивает животных.

— Там очень холодно — снег… Льды не тают даже в июле!

— Он серый козленок? — спросил калека.

— Да!.. Кашемирский!..

— Горы его стихия! Иди же, чего стоишь?..

Солдат связал воедино все простыни, навесил их за окошком на стену, как веревку для спуска, оделся, обулся, забрал покореженную гитару, деньги и был таков. Белая свежая ткань покрылась липкой жидкостью — лимфой, выдавленной при спуске из обожженных рук. Он ушел на волю, не дожидаясь вмешательства хирурга. Коляска была не нужна инвалиду — снежный буран заволок всю землю сугробами, сделав дороги непроходимыми для колес. Пеший человек вышел из города в степь на ветер и направился в рабочий поселок, где жила сестрица Аленушка. Хороводила вьюга, рвала шинель — испытывала характер, но Солдат не мог заблудиться в поле и исчезнуть бесследно вместе с деньгами учителя, словно банкир в оффшорной зоне далекого зарубежья — он видел дорогу жизни.

Бывший Хранитель Книг остался один. Ему захотелось представить будущее козленка в розовом свете так, как иногда мерещилось свое будущее и будущее державы, но лучшие дни жизни остались забытыми в далеком прошлом, а нынешний рай был прямо пропорционален нажитому богатству, которое он утратил ради обманутого мальчишки.

— Разве мы чужие? — подумал он. — Мы тоже жертвы Волшебных Реформ.

Больной уронил голову на грудь в надежде уснуть, но та была тяжела, и его потянуло с кровати на пол. Он отпрянул назад. Ватные ткани тела дрожали с каждым хрипением воздуха выходящего из гортани. Уснуть без морфина не получалось: ад обволакивал разум за пядью пядь. Нужно было найти иную дорогу в небо, чтобы увидеть счастливый конец этой сказки. Волшебный чулок иссяк. Он безвольно валялся рядом широкой лентой, как поливочный шланг в саду, обесточенном кредиторами. Но, опустев навеки-вечные, чулок не утратил могучей силы, и Бывший Хранитель Книг знал об этом! Нужно было связать на его концах два узла — живой и мертвый. Собрав последние силы в кулак, калека вытянул чулок до отказа в стороны, как гармошку, на всю косую сажень уцелевших рук, проверяя на прочность штопаную материю, и завязал на дужке кровати первый — холодный мертвый узел. Он пододвинулся к нему ближе, притягиваясь, отдышался. Потрогал уставшими пальцами липкую шею и смахнул с нее пот страдания. Отыскав волшебное место, откуда спинной мозг подпитывает голову кровью, принося в нее из сердца боль и сумятицу, человек, плотно наложил на шею второй живой, исторический — горячий висельный узел. И, перекинув тяжелый груз жизни в его надежное ложе, уснул и помчался навстречу другой половине души, надеясь на ту ничтожную лазейку в рай, откуда видно все произошедшее на Земле непредвзятым взором…

Бог милосерден!

2009