• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

КАК ЕГОРКА "УМИРАЛ"

В театре "Сатиры" долгие годы работал большой актер на маленькие роли — Тусузов. Ему было уже хорошо за семьдесят, когда произошло это событие. В театре умер некто Козупский и по радио обьявили: "Умер старейший работник театра "Сатиры" Козупский". А люди слышат "Козупский", а думают о Тусузове, о его очках, крючковатом носе, гнусавом голосе. Звонят друг другу и говорят: "Ты знаешь, Тусузов умер". И так дошли слухи до домоуправления. А у старика хорошая однокомнатная квартирка неподалеку от Моссовета, он одинок. Решили проверить. Звонят в театр. А в этот день все, свободные от спектакля, поехали хоронить Козупского. Трубку снимает секретарь — пожилая дама в мощном гриме. На вкрадчиво-осторожный вопрос домоуправленца: "Скажите, можно ли позвать к телефону актера Тусузова?", мадам, не задумываясь, отвечает: "Он на кладбище!" Сомнений больше нет. Явились к нему домой, опечатали и забили гвоздями дверь. Старик, замерзший до посинений — на кладбище все поминули, а ему нельзя — печень, приходит домой и видит печати гвозди. Звонит к соседке. Та онемела: "А нам сказали, что вы некоторым образом умерли!" — "Кто? Кто вам такое сказал?" — "Из домоуправления Я понятая была". Старик идет к дворнику. Толстая дворничиха-татарка машет на него рукой и, испустив протяжный вопль, грохается в обморок. Старик — падает рядом с ней. Их обоих увозит "скорая помощь". Через две недели Тусузов пришел в театр и, пожимая протянутые руки, говорил каждому встречному-поперечному: "Я чуть не умер! Я чуть не умер! Я чуть не умер!"

Выходит Папанов и рычит: "Как, Егорка, ты еще живой?" Тусузов гневно вскинул голову и завизжал: "Я еще вас всех переживу! Я еще у вас в почетном карауле постою!" И тут Папанов изрекает: "Не страшно умереть, страшно, что у тебя в почетном карауле будет стоять Тусузов!"

ИМПРОВИЗАЦИЯ

Этот случай я наблюдал из зала, а потом ребята-гончаровцы рассказали мне подробности. В театре Маяковского шел спектакль "Дети Ванюшина" Найденова. Старика Ванюшина, который не может найти общего языка со своими детьми, играл непревзойденный Евгений Леонов.

Почти в финале, после закулисного выстрела, на сцену должен был выйти актер с известием: — "Иван Гаврилович застрелился в саду".

Итак, актер ждет своего выхода, актеры на сцене тоже ждут известия, а помощник режиссера запаздывает с выстрелом.

Потом выяснилось, что обоймочка выпала из стартового пистолета и все капсюли рассыпались. Актеры на сцене начинают импровизировать: "Что-то давно уж не видно Ивана Гавриловича. Не случилось ли чего?" — и эдак многозначительно посматривают за кулисы, Актер-вестник тоже решил сымпровизировать. Выходит на сцену и говорит: "Иван Гаврилович утонул в пруду". И вдруг за кулисами раздается выстрел! Актер вздрогнул, обернулся в сторону выстрела и поведал: "И застрелился!"

РАНЕВСКАЯ

Я терпеть не могу мата. Понимаю, что еще на фронте, в бою руганью можно подхлестнуть себя и совершить то, что противно самой природе: убить себе подобного. Но в мирной жизни я нередко ввязывался в драку, если слышал мат при женщинах или детях. Но в устах этого человека любое грязное слово как бы омывалось от грязи и было удивительно органично и даже мило: у Раневской. Мне посчастливилось наблюдать за нею, когда я вертелся в Моссовете. Я жадно запоминал все истории о ней, но ни разу не подошел к ней — боялся!

Плятт никогда не ругался. Раневская порой запирала его в туалете. "Фаня! Фаня! Выпусти, мне на сцену скоро!"

— Ругнись, или не выпущу!

— Фаня! Фаня! Прошу тебя!"

— "Ругнись!

— Ну, Фаня! Ну, — какашка..

— Не-ет! Ругнись!

Однажды студент Щепкинского училища бежал вверх по улице Горького, а навстречу ему шла Раневская. Он засмотрелся на нее, споткнулся, упал и растянул себе ногу. Сидит на ступеньках главпочтамта, морщится от боли, ногу трет. Она подплывает: "Что с вами, молодой человек?" — "Да вот, Фаина Георгиевна, вас по телевизору увидишь, и то обалдеешь, а тут я впервые вживую увидел!" — "Охота вам из-за всякой старой ноги себе ломать!" — уплыла.

А как-то — это известный случай — сама упала, лежит и взывает басом: "Ну, поднимите же меня кто-нибудь! Ведь такие актрисы, как я, просто так на улице не валяются!".

Она не могла не опаздывать. Однажды вся труппа ждала ее минут сорок и Завадский, привычно порхая карандашом по бумаге, предложил: "Друзья мои, ее надо наказать. Это уже ни в какие ворота. Давайте, она придет, а мы не будем с ней разговаривать!" Еще через полчаса приходит Раневская: "Здравствуйте!" — народ безмолвствует. "Ну, раз никого нет, я домой пошла!" Как-то у нее упала роль, и молодая актриса говорит ей: "Ой, садитесь на нее быстрее — плохая примета!" А Раневская в ответ: "Я, деточка, играю головой, а не жопой!"

Зимой Бортников поскользнулся на льду у театра и сломал себе ногу. Раневская приходит, а к ней навстречу уже бегут с новостью: "Там! На втором этаже! Гена! В гипсе лежит!"

— Да? — подняла брови Раневская. — А почему не в мраморе?

ИРОНИЯ СУДЬБЫ ИЛИ...

Где я только не пытался подработать в период студенчества! Был грузчиком на мясокомбинате, на станции "Москва-Сортировочная", сторожем в парке (загадочная должность: что можно украсть в зимнем парке — непонятно!), автомобильным сторожем.

На мясокомбинате воровали все. У каждого был острый ножичек, и как только прибывали, например, полутушки из Австралии, все сразу рвались опробовать его остроту в деле.

Двое караульных с автоматами отворачивались с независимым видом и снимали фуражки, а начальство, с оттопыренными карманами и пазухой (от балыков и прочих деликатесов), покровительственно бросало в эти фуражки трешки. Зато работяг "шмонали" вовсю.

Так я набирал себе материал для наблюдений. Однажды в душевой увидел голого мужика, который наматывал на тело марлевую змею, полную мяса. Ему не понравился мой взгляд, но вид монтировки в моей руке остудил его пыл.

Пропитаными тяжелым запахом мясокомбината, я долгое время потом не мог есть колбасу.

Один грузчик показался мне знакомым. Пригляделся повнимательнее: завязанная под подбородком ушанка с опущенным козырьком — как будто человек прячется, мать честная! Да это же Андрей Мягков! Поняв, что он разоблачен, Мягков умоляюще цыкнул на меня: "Тсс! Деньги нужны, понимаешь?" Кому же и понять, как не мне.

Мягков нес полутушку и вспотел от усилий.

"С легким паром!" — говорю.

ВЛАСТИТЕЛИ ДУШ

Какое счастье, что я еще успел увидеть на сцене этих гениальных стариков: Яншина, Грибова, Станицына, Ливанова...

Рассказывают, что к Ливанову, обладавшему, как известно, крутым характером, подбежала секретарша худ-рука и фальцетом оповестила: "Вас приглашают в "Художественную часть"!

"Как это может художественное целое войти в художественную часть" — удивился Ливанов.

На сцене МХАТ-а шел Островский.

Грибов оговорился и вместо: "Кашу маслом не испортишь" сказал: "Машу каслом не испортишь".

Яншин среагировал на это моментально: "Ну, это смотря какое КАСЛО!"

В старом Мхате есть два кресла с табличками: "Здесь сидел сидел В. И. Немирович-Данченко".

Складывается такое впечатление, что они только и делали, что сидели рядом. А между тем общеизвестно, что они не разговаривали годами, каждый имел свой штат и "своих" актеров. К юбилею МХАТ-а их решили помирить.

Было создано по комиссии с каждой стороны и сии высокие договаривающиеся стороны пришли к соглашению: лидеры должны встретиться на авансцене, выйдя из противоположных кулис и пожать друг другу руки.

Не учли мелочь: длинноногий Станиславский в два шага преодолел расстояние до середини авансцены, а коротышка Немирович поспешил, споткнулся и практически упал к ногам Станиславского.

Станиславский оценил коленопреклоненного перед ним патриарха и укоризненно сказал, обращаясь к комиссии по примирению: "Ну, зачем же так низко?"

После этого Немирович не разговаривал с ним уже до конца жизни.

Даже учитывая качество меню "Славянского базара" непонятно, как два столь разных человека могли сойтись и создать такой памятник, как МХАТ!

Отсматривая репетиции, Станиславский порой хохотал до колик, сваливался со стула, утирал слезы, а потом говорил: "Совершенно не смешно".

А Немирович сидел с каменным лицом и цедил сквозь зубы: "Очень смешно! Очень смешно!"

ДОРОШЕВИЧ

В ГИТИСе меня интересовала каста студентов-театроведов.

Они всегда смотрели на нас, актеров, свысока, точно зная, что им предстоит нас судить, хотя им еще непонятно было: за что?

Но, как говорится, был бы человек, а "за что" всегда найдется!

Я читал тогда очень много, но боялся сказать, что мне далеко не всегда нравится Белинский (представляете, какая ересь?) — за излишнюю категоричность и непоследовательность.

Из критиков-классиков мне безумно нравилась личность Дорошевича: он приехал в Петербург из провинции и явился в центральный печатный орган с нахальной просьбой: "Дайте работу!"

Чтобы отвязаться от него, ему дали задание написать рецензию на премьеру.

Его рецензия была предельно лаконична: "Вчера в Александрийском театре прошла премьера по пьесе Фридриха Шиллера "Разбойники" — Разбойники!"

И он был принят в штат.

Дорошевич вспоминал, что когда Гордон Крег приехал ставить во МХАТ-е "Гамлета", Станиславский преследовал его предложением: "А не випустить ли нам на сцену датского дога?"

— Зачем?

— Для обозначения места действия!

Крега допек вопрос Станиславского: "А вот "Быть или не быть" — это же такой сложный монолог! Как вы намерены его решить?" и он ответил: "Я намерен его выбросить".

Когда нас на мастерстве актера призывали: "Будьте наблюдательны как дети!", я про себя проговаривал: "Да — как дети, как китайцы, как дорошевичи..."

БОЙЦЫ ИДЕОЛОГИЧЕСКОГО ФРОНТА

Экзамен по "научному коммунизму" на полном серьезе именовался тогда "экзаменом перед Родиной".

Я просиживал часами за первоисточниками — трудами Ленина, Маркса, Энгельса...

Последний мне нравился по языку больше всех: я находил у него много юмора. А знакомство с работами Ленина очень поможет мне, когда я (уже в Киеве) буду играть его роль. Выступая с концертом в одной из тверских школ, я в коридоре наткнулся на красиво сработанный (явно на заказ) стенд:

"Учение Маркса — Энгельса — Ленина вечно, потому что оно верно.

Карл Маркс".

Даже если бы подпись и не была выполнена красивыми золотыми буквами, она все равно бы сразила мое воображение.

А однажды я подрался за коммунизм. Честно. Стоял в очереди в гастрономе, а два парня на чем свет стоит крыли матом награды ветерана, стоящего перед ними.

Ветеран обернулся: "Ребята, мы ж за вас..."

— "А кто вас просил? Сейчас бы мы уже в Германии жили! Кому он нужен, ваш коммунизм?"

— А тебя туда и не возьмут! — говорю.

— А тебя что, возьмут?

— А меня — возьмут!

— Ну, а потом, сами "понимаэте"...

РАСПРЕДЕЛЕНИЕ

В слове "распределение" заключен обрыв: раз — и ты уже за пределом.

Я в институте сыграл Алешу Карамазова в "Братьях Карамазовых", Петруччо в "Укрощении строптивой", Федю Протасова в "Живом трупе", Треплева в "Чайке".

Но актером себя еще не чувствовал и завидовал самоуверенности моих сокурсников.

Меня страшило унижение показов. И тогда, когда мои сокурсники штурмовали московские и питерские театры, я ждал.

Есть такая китайская мудрость: "Сядь у реки и жди: когда-нибудь по ней проплывет труп твоего врага".

Я не хотел трупов, просто доверял судьбе. И вот получил приглашение от главрежа тверского драматического Ефремовой.

Когда мы сидели в СТД, и эта крупная мадам ласково гладила меня по руке, я думал: "Мама родная! Да за этим режиссером можно пойти на край света!"

ПЕРВЫЙ ШАГ

Еще не имея диплома, я был вывезен на "малые гастроли" — в какое-то село.

Погода стояла пасмурная, но на сердце было светло. Ефремова — как знак высшего доверия — дала мне понести свои светлый плащ и голосом гида сообщала: "А это наша река!"

— "О!"

"А это березы!" — "О! О!"

— "А это клуб!" — "???".

"Клубом" был длинный сарай, покосившийся и неприглядный. Возле клуба я заметил настороженную группу актеров, — они высыпали посмотреть на привезенное молодое дарование. Ефремова пошла искать калитку, а я решил "хлестануться" перед актерами и опираясь одной рукой и на шаткий плетень, лихо перемахнул через него, поскользнулся и уронил светлый главрежеский! плащ в грязь.

Актеры чуть не лопнули от смеховой истерики, а у Ефремовой было каменное лицо, когда она выслушивала мой "жалкий лепет оправданья" и рассматривала свою запятнанную репутацию.

Таков был мой первый шаг на профессиональном поприще.

ТЕАТР

Тверской тогда — Калининский театр был монументален и незыблем как Советская Власть: огромный зал — как в театре Франко, колонны. Богатый классический репертуар. Очень крепкая актерская труппа.

Я абсолютно не завидовал моим сокурсникам, устроившимся в Москве или Питере и с надеждой смотрел в будущее.

Но сразу же началась политика "против кого дружим". Мне диктовалось, с кем можно дружить, с кем — нет. Из чистого фрондерства я моментально подружился со всеми из черного списка. Теперь уже мои свежие друзья стали диктовать: подпиши то, подпиши это. Следует ли говорить, что я ничего не подписывал?

Я шел в театр, чтобы почувствовать себя профессионалом, чтобы уметь донести до зрителя то, что откладывалось в душе яркими впечатлениями — то, что болело и волновало.

За шесть лет в этом хорошем театре я сыграл более тридцати ролей — маленьких и больших и действительно почувствовал профессию в руках!

ПРОФЕССИЯ

Профессия актера — это не только умение грамотно произносить текст, владеть пластикой, смеяться, когда хочется плакать и плакать, когда тянет хохотать, но еще и умение держать удар, не падать духом от физической или душевной боли. И той, и другой я нахлебался за все годы достаточно.

Профессия — это выход на сцену для признання любви зрителю.

Это отсутствие боязни растратить себя. Джульетта: "Чем я больше трачу, тем становлюсь безбрежней и богаче!"

Профессия — это острейшая наблюдательность.

Это сбрасывание в копилку памяти всех случаев на улицах и в личной жизни.

Это постоянное познание себя и — через себя — других.

Это умение отличать главное от второстепенного.

Профессия — это строжайший суд над самим собой.

Тогда уже ничей иной суд не страшен:

"Ты сам свой высший суд;

А. С. Пушкин, 1830 г.

Профессия — это отказ от удовольствия, если удовольствие мешает делу. Профессия — это безудержная жажда работы.

Это неуспокоенность и поиск нового. Я даже придумал театральный "Закон велосипеда":

Если нет движения — предстоит падение!"

ДУША И ТАЛАНТ

"Черт догадал меня родиться в России с душой и талантом! Весело, нечего сказать" — писал в письме Пушкин.

У меня был друг режиссер — Володька Дьяков. Безумно талантливый и безумно невезучий. У нас было традиционное приветствие:

Я: " Ты зачем, друг, невезучий?"

Он: " Это я на всякий случай."

В театре Ермоловой он поставил "Крейцерову сонату" Толстого. В Толстовские дни спектакль планировалось показывать в фойе. На сдаче Володька упросил главрежа показать спектакль на главной сцене. Как правило, после сдачи "высокая комиссия" шла в кабинет главного — обмениваться мнениями. В этот раз было сказано: "А что тут обсуждать?" — и комиссия ушла.

На второй день спектакль был выдвинут на Государственную премию.

На третий день Володьку вышвырнули из театра и главреж подписал афишу.

Госпремия была получена — главным и несколькими актерами.

В Калуге Володька поставил "Йюн Габриэль Боркман" Ибсена. Московские и питерские критики признали, что это "лучший спектакль за последние десять лет". Театр разорвал контракт и план дальнейших постановок накрылся.

В Твери Володька поставил мюзикл "Баба Яга против". Я переиграл более десяти сказочных ролей, но Кащей в этом мюзикле — мой любимец до сих пор.

Я его сыграл двести раз. Но в театре многие мужественно переносят чужие несчастья и не прощают чужого успеха. Володьке вежливо дали понять, что в его услугах не нуждаются.

Володька с азартом работал над фильмом "Срочно. Секретно. Губчека".

Подбирал актеров, разрабатывал с ними роли. Никто не хотел брать на себя ответственность за бриллианты и меха — Володька подписался под миллионными цифрами. На сьемках одна лошадь упала в ледяную воду и стала тонуть — Володька прыгнул в реку и спас ее.

Фильм был почти готов, и Володьку перевели в ассистенты режиссера по реквизиту — мотивируя это "отсутствием киношного режиссерского образования".

Вскоре он был найден зарезанным у себя на квартире.

Восемь ножевых ран.

Но меня не отпускает мысль, что убивали его уже давным-давно.

БРАТСТВО

И снова Пушкин:

"Нас мало,

Единого прекрасного жрецов".

Я очень люблю своих собратьев по профессии.

Даже не получая зарплату, они рвутся к работе.

Кто-то из юмористов задал шутливый вопрос: "А если с актеров брать деньги за приход на работу?"

Каждый из актеров убежден, что он — лучший.

И каждый — прав.

ЗЕЛЕНЫЙ ЗМИЙ

Не знаю, какого цвета был змий, искушавший Еву, но многих актеров и режиссеров искушает зеленый. В Твери был талантливый актер и режиссер Петр Колбасин. Однажды он так "наколбасился", что был подобран на улице милицейским нарядом.

И вот везут его в вытрезвитель, а он причитает:

"Ребята. Стыд-то какой! Я же актер, режиссер. Отпустили бы, а?" Те смилостивились, высадили его. Колбасин расчувствовался: "Ребята, спасибо, век не забуду!" Только "газик" тронулся, а он им вслед: "Стой! Стой!"

Те — по тормозам: "Чего тебе?" — "Скажите, а в каком я городе?" Его схватили и — в вытрезвитель!

Как потом он говорил: "Любознательность подвела".

ЦАРСКИЕ ПОСЛЫ

В тверском драматическом шел спектакль "Царь Борис".

Народный артист Лелянов — царь Борис — имел в спектакле сцену с послами: "Ты, князь Иван, поедешь в Углич, ты, князь Данила, поедешь в Киев, ты, князь Григорий, поедешь (тут актер резко заносил руку назад и слуга вручал ему фонарь) в Нижний!"

Идет спектакль.

Музыка сеет тревогу.

Царь Борис блестит парчой: "Ты, князь Иван, поедешь в Углич, ты, князь Данила, поедешь в Киев, ты, князь Григорий, поедешь...

Резкий взмах рукой за спину, а актера с фонарем нет!

И от этого у бедного царя вылетело из головы, куда же он должен послать князя?

— Ты поедешь (мучительная работа мысли — живой процесе, так редко бывает!) в Горький!"

Зритель это принял нормально: ну, подумаешь, царь отправляет князя в Горький!

Но актеры дальше работать не могли.

Смеховой раскол — жуткая штука, остановить его практически невозможно.

Царь Борис сидит красный как свекла, а все "князья" повернулись спиной к зрителю и трясутся.

И тут из-за кулис появляется пьяный актер Янсон с фонарем:

— Где здесь выход?"

Больше уже актерам разворачиваться было некуда.

"ЛЮДИ МОЛЧАЛИВОГО ПОДВИГА"

Отношение к актерам в давние времена было весьма пренебрежительное. На чертеже царского пиршественного стола времен Ивана Грозного на самом дальнем углу было написано: "Места скоморохов и прочей сволочи".

Церковь отлучала актеров и запрещала хоронить их на освященной земле.

При Советской Власти был выдвинут лозунг: "Искусство принадлежит народу" и поэтому каждый, относящий себя к "народу", считал искусство "своим" и очень обижался на актера, если он — вдруг! — хотел получить деньги за свое выступление!

У меня за 25 лет актерского стажа были тысячи выступлений.

Самые тяжелые — в некоторых ПТУ.

Там меня встречали развалившись, нога на ногу: "Ну ты, актер, прикинься!"

Я выступал в 21 тюрьме, включая колонии строгого и общего режима.

Однажды мое выступление так понравилось начальнику — майору, что он сказал мне: "Идите за мной!" и повел меня в свой кабинет.

Когда он открывал свой сейф, я приготовился принять личное боевое оружие или медаль...

Помните, у "Теркина": "Обеспечь, раз я достоин!"

Майор вытащил из сейфа книгу "Люди молчаливого подвига" (о разведчиках) и торжественно вручил ее мне!

ЗРИТЕЛИ

Семья — дело двоих — как минимум!

Театр — дело двоих: актера и зрителя. Без зрителя спектакля не будет.

Зритель — Сотворец того, чего доселе не было: Сегодняшнего спектакля! Если фильм отснят раз и навсегда (если не брать в расчет внезапную цензурную "вырезку"), то спектакль на спектакль не похож.

Прежде всего — из-за зрителя. Если зритель сегодня не расположен творить, актер может выворачиваться наизнанку, но не добьется ничего!

Нельзя идти в театр только за удовольствием.

Удовольствие может прийти как результат общей работы души двоих — по эту сторону рампы и по ту.

НАБЛЮДЕНИЯ

Для того чтобы создать большое полотно, художник рисует тысячи эскизов.

У актеров свои эскизы: умение накапливать множество наблюдений, анализировать их, а после синтезировать их в сценические образы.

Помню, я шел за тремя девушками, а навстречу нам шли три солдатика. Солдатики поравнялись с девушками, прошли мимо меня.

Я обогнал девушек и услышал за спиной интересную беседу:

— Ишь, как зыркнули!

— Наверно, хотели, чтоб мы им честь отдали!

— Дураки! Не знают, что все уже давно отдано.

ЭНЕРГИЯ

Закончился двадцатый век.

То, что раньше казалось фантастикой, становится обыденным.

Но на сцене очень часто царит век восемнадцатый — по непониманию ответственности каждого актера за то, что он несет со сцены. Стало уже расхожим выражение: "Сцена — это увеличительное стекло". Забывается просто, что это стекло увеличивает многократно любую энергию. Я утверждаю, что актер не имеет права выйти на сцену в плохом настроении. Он может посеять в зале многие болезни.

И наоборот — заряженный светло сможет излечить многих в зрительном зале.

На Западе давно практикуется перед женитьбой сходить к психологу, чтобы узнать: совместимы ли двое любящих.

Тем, кто имеет доступ к средствам массовой информации — к театру, телевидению, радиовещанию — тоже не мешало бы получить подобные справки: а совместимы ли они с профессией, имеют ли право выйти со своей энергией к зрителю?

ФИЛОСОФИЯ

"Человек — это то, что он ест" — утверждали некоторые философы. Имеется в виду не только желудок, естественно. Мы "едим" книги, встречи с интересными людьми, наши радости и горести — все то, что в старину называли "опытом".

Человек — слагаемое многих компонентов. На базе приобретенного опыта у каждого вырабатывается своя жизненная философия. Изначально философия — это наука о смерти, наука умирать. Но, как доказал опыт веков, философия — наука жить.

Мы живем среди людей, поэтому большинство из тех, кто мыслит, руководствуется "золотым библейским законом": "Поступай с другими так, как ты хочеш, чтобы поступали с тобой". Беспечальных жизней не бывает, но нужно помнить то, что было написано на кольце у мудрого царя Соломона: "И это пройдет".

Радостное детство человечества, Древняя Греция, оставила нам смеющегося Сократа, гуляющего по базару и восклицающего: "Сколько вещей, без которых можно прожить!"

Тот же Сократ перед казнью сказал: "Я знаю, что я ничего не знаю!" — так стоит ли нам быть умнее Сократа?

Стоик Диоген ходил среди бела дня с зажженным фонарем и искал Человека.

Вспоминая его свободу, не стесненную бочкой, Шекспир — устами Гамлета — воскликнет: "Заключите меня в скорлупу ореха и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности!"

Аристотель подарил человечеству понятие "Катарсис" — очищение путем страдания.

Когда я берусь за какую-либо работу, меня очень поддерживает изречение: "Когда не знаешь, к какому берегу плыть, ни один ветер не будет попутным". Поэтому я, прежде всего, пытаюсь определить "берег", а потом уже распускаю паруса. Пророк Заратуштра оставил учение о моральной триаде: "благие мысли, благие слова и благие дела". Мишель Монтень в своих "Опытах" высказал мысль, которая будет поддерживать Солженицына и многих других в хождении по кругам ада лагерей: "Сильная боль не продолжительна, а продолжительная — не сильна!"

Билли Пилигрим, герой Курта Воннегута из "Бойни № 5", повесит на стенке своего кабинета тибетскую молитву: "Господи, дай мне силы принять то, чего я не могу изменить; мужество изменять то, что могу, и мудрость — всегда отличать одно от другого!". Чтобы не поддаваться растерянности, я тихонько твержу: "Все приходит вовремя к тому, кто умеет ждать"!

ЛИЗАТЕЛИ СЛИВОК

"Убедите меня в моей необходимости, быть роскошью я устала!" — горестно восклицала Марина Цветаева. Под этими словами подпишется любой актер.

Тех, кто любил послушать ее стихи, но никак не помог в ее трудной жизни, Цветаева называла "лизатели сливок".

Вспоминается эпизод из жизни Высоцкого, когда один из гостей, подвыпивший военный, нахраписто требовал от него песен, потому-де, что "гостям скучно!".

Высоцкий устало сказал: "Слушай, майор, постреляй, а?"

Актеры — живые люди.

Люди с ободранной кожей, с повышенной ранимостью. Люди, отдающие зрителям свою душу и получающие радость от возможности такого подарка.

Но не стоит забывать о том, что они — живые люди.

— Назначение театра — держать, так сказать, зеркало перед природой, показывать доблести ее истинное лицо и ее истинное — низости и каждому веку истории — его неприкрашенный облик.

Шекспир, "Гамлет",

2009