|
|
***
Своих печалей, раненных признаний
Мы друг на друге оставляем след,
Всё чертим символы извечных притязаний
И все слова зазубренных вендетт.
Мы этим сбившимся, не собранным дыханьем
Всю нежность спелую не сыгранной любви
С упорством дьявольским на коже выжигаем,
И вновь трезвеем — вот уж мы трезвы!
Мы друг на друге оставляем пятна
Своей чахоточной и безупречной лжи.
К губам чужим прижавшись троекратно,
Клеймим и сразу проклинаем мы.
***
Ты чувствуешь, как сладко пахнет небо
Душистым медом, виноградом, мной?
Оно молчит, любуясь наготой,
Твоей души в хмельном бреду апреля.
И тихо так, хоть толпы звезд вон там,
Над этой лысой каменной макушкой
Моей высотки, что-то шепчут нам…
Ты потерпи чуть-чуть. Ты потерпи немножко.
Ведь скоро нам обоим станет душно,
Совсем как в мае, после ряда гроз.
Дыханье, верно, будет вновь горячим,
И мы навеки все переиначим,
И будем бриз, принесший запах роз,
Отныне ждать, как маркесовы дети.
И будет жизнь безвременно лететь,
Иная жизнь, где всяк не посторонний,
Где наши души не линчует плеть,
Где нет чужих и наших нет агоний.
Но небо там, как прежде, пахнет мной,
Душистым медом, виноградом, тьмой,
Твоей души любуясь наготой…
И ты ведь знаешь, что все это значит.
Да-да, мы все навек переиначим...
***
В мой сон такой сезонно-лаконичный
Вплетает осень влажную печаль,
И стынет чай и горьковат миндаль,
И жизнь настолько кажется привычной!
А сердце жаждет гласной наготы,
Стихов и чувств, безоблачных и ясных,
Чтобы с весной, далекой и прекрасной
Уже сейчас мы перешли на «ты»…
***
И даже пальцы тонкие цветут,
как розы-кактусы-стихи и души
в вазоне ярком на живом окне,
залитом солнцем, выцветшим со скуки.
Грозой, еще не прогремевшей, губы
Такие спелые уж тронуты мои.
А сердце жмется как промокший голубь,
В груди все чаще слышу я его,
оно бормочет, то порой воркует
все чаще днем и дольше по ночам.
И в это время пахнут очевидной
зеленой нежностью и вечностью дома,
деревья, люди-полулюди, звери
И боги все, взглянувшие на нас
Из окон их небесных небоскребов,
на нас, земных, обтесанных весной.
***
посвящается Д. Воденникову
Поверх голов, поверх небесных стекол
Он зорким взглядом — как стальным пером —
Пронзает жизнь, парит над ней как сокол
И пьет с горла своих прозрений ром.
Его стихи способны «огрызаться»,
Бросаться в недруга в наморднике и без,
Но вместе с тем — и нежить, и ласкаться,
И принимать покорно тяжести небес…
Он в точности таков, каким он есть и будет —
Без правки цензурной, пометок на полях,
Подчеркнуто небрежный в самосуде,
В пальто осеннем на мужских плечах.
Такой безрадостный, болезненно-нездешний,
Застывший с шаром огненных стихов
В своих руках, среди толпы неспешной
Глядящий В ЖИЗНЬ поверх чужих голов.
***
Так много сейчас развелось разномастных поэтов —
как будто теперь их в духовке — «на вынос» — пекут —
и сладких,
и хрупких, и рыхлых, и брэндово-ярких с блестинкой
с добавленьем корицы по часу в пекарнях пекут.
И они, вот такие все пышные, словно французские булки,
и румяные, как этот июльский закат
или этот февральский Амур,
все на противне ждут, бредят звездностью звездного часа,
чтоб — в пакет угодить и дороже продаться в аду.
***
Закат ленивым, терпким поцелуем,
Касаясь век, неспешно догорал,
Еще немного сладковатой дури
Хранило лето — август оседал
На губ такую пагубную мягкость,
И как и прежде томно увлекал
В свой дивный сад,
Где влажная усталость
И зыбкий сон, как вечный звездопад,
Плечей твоих нисколько не щадят.
***
Везде внедрилась эта суета:
В печенку, ребра, горло и глазницы,
И как игла величиною с спицу
Вошла в меня…
И я теперь, как крупного младенца,
Ношу ее без трепета под сердцем
И жду покоя в пепле бытия.
***
Рассыпались яблоки детства
На дощатый промасленный пол —
Защемило где-то под сердцем —
Дом пустынен и мрачен, и гол.
Только где-то поет соловей,
Или то лишь почудилось мне —
Ночь роняет на шепот полей
Звездный дождь при утихшей луне.
|
|
