• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

— Ты не представляешь себе, какой там кайф! — Возбужденно говорила Она, а глаза ее, и без того большие, становились еще больше. Размером как в известной сказке, где вход в сказочные пещеры с сокровищами охраняли сказочные собаки.

По сказке, их глаза и были большие и круглые: у одних с чайную чашку, у других, как мельничные колеса, у третьих, еще больше. Хотя — куда уж больше? Впрочем, в сказках все огромное. А у Нее в тот момент, — как раз с блюдце от чашки и немножко с дерзкой дурнотцой, как будто Она слегка выпила. Это вам не синие глазки, доверчиво распахнутые всему миру. У Нее, все по — другому. По — своему. По — ненормальному.

Кайф — твердила Она, а думала только об одном — бежать. Бежать вдвоем куда угодно, лишь бы вырвать Его из хищных лап этой мерзавки. Пусть с мясом. Потом заживет. Она знает точно…

Накануне отлета, хлобыстал дождь, переходил в мокрый снег, снег ложился на зеленую еще траву, серый асфальт и полуголые ветки деревьев. Ветки, облепленные снегом, гнулись под его тяжестью, некоторые ломались и с треском рушились оземь и о крыши стоящих под окнами автомобилей, разбрызгивая слякоть и мелкую древесную крошку.

Запах мокрого снега прелого листа и древесной крошки. Под эти запахи умер Ее отец.

Как она его любила…

Однажды, незадолго до смерти, он сказал ей:

— Я боюсь.

— Что?

— Он бросит тебя.

— Нет! — Она почти закричала, — нет. Украдкой подумала: Может и бросит. Когда-нибудь. Может быть…

Отец сгорел за три месяца — рак. Свежевырытая могила, дождь со снегом, падающие ветки, древесная крошка. И черный ком в груди. Она любила отца до нервной дрожи.

Аэропорт встретил серой промозглостью, продувными ветрами, разноцветными машинами снаружи, а внутри — ожиданием в лицах, чемоданами, сверкающими витринами, ценниками с множеством нулей и огромным пространством.

Эскалатор мягко вынес их на второй уровень. Ожидая регистрации, они расположились у стекла. Стекло вырастало из пола, уходило в потолок, раскатывалось в стороны. За стеклом, сколько хватало глаз — взлетное поле. Самолеты напоминали кашалотов — серебристые гладкие туши с плавниками-крыльями. На фоне кашалотов, легковушки и автобусы смотрелись как спичечные коробки со стеклами. Снующие вереницами коробки — как детские игрушки на огромном столе. Время от времени, один из коробков отделялся от вереницы и прилипал к кашалоту. Из него выползали пестрые точки и перемещались по трапу в освещенную овальную дыру. С последней точкой люк захлопывался, трап отъезжал. С шипением и свистом, кашалот взмывал, оторвавшись от бетона, унося внутри своего чрева множество живых, упакованных в кресла пестрых точек. Он вонзался в серую хмарь, свист сменялся ревом турбин и мелькнув на прощание дюралевым хвостом, исчезал окончательно в рваных облаках.

— Вот и нас так, — вздохнул Он и посмотрел на часы. Было ровно десять.

Собирались в спешке. Вещей набралось много, чемодан один. — Ну это-то зачем? — вяло протестовал Он. — Бери, не все тебе в майках ходить. — Она коротко кидала взгляд, трамбуя в раззявленную чемоданную пасть его летний пиджак. Лицо в испарине, прилипшая ко лбу рыжая прядь. Он курил, глубоко затягивался, медленно выдыхал, глядя в ненастное окно.

Эх, если б не эта смс-ка от Синеглазой… но как она прочла? Пароль… Сколько раз он думал — надо сменить пароль, так и не сменил. Бестолочь. И вечно он так. Вот кури теперь и жди неизвестно чего. А в спину — злые, осиные глаза женщины, собравшейся мстить. « Женщина простит все что угодно, только не пренебрежение ею» — кто сказал? Теперь не вспомнить, да и какая разница.

Главное — не простит.

— Пассажиры, вылетающие рейсом..., приглашаются на личный досмотр. — Голос под потолком звучал ободряюще и одновременно бесстрастно. Удивительное сочетание. Тепло в интонации вселяло надежду, что вас вроде бы как не тронут, бесстрастность означала, что если у вас найдут, к примеру наркотики, — это ваши проблемы, «голос» за это не отвечает.

Сняв верхнюю одежду и обувь, они побрели к металлическим воротцам в виде буквы «П». Вереница людей подталкивала ногами, обутыми в целлофановые пакеты серые пластмассовые ящички со сложенной одеждой. Мужчины снимали ремни. Со стороны они выглядели как зеки на пересылке — личный досмотр… Воротца, то и дело звенели, и тогда, очередной пассажир возвращался назад, выкладывая из карманов всякую забытую дребедень, в основном денежную мелочь. Она тоже возвращалась несколько раз, наконец, женщина-контролер, в зеленой униформе, устало махнула рукой — стойте, и скользнула взглядом по Ее брюкам с металлическими заклепками — проходите…

Смс-ка обнаружилась спустя год, после разрыва с той самой Синеглазой, тоже ненормальной, но на свой лад. Везет же Ему на них… а может быть у всех так, смотря как определять нормальность. Общепринятая нормальность, скорее всего — музей, или тихая библиотека, а полная тишина и покой — в гробу.

В свои чуть за пятьдесят, Он еще перехватывал взгляды тридцатилетних, тетки же просто пялились до неприличия, так и хотелось дать им пинка под зад. Он не любил алчные глаза теток. Они напоминали Ему о возрасте, словно говорили: Мы с тобой одной крови…

Она тоже была еще в соку, мужики царапали вечно голодными глазами ее аппетитную задницу. Было время, Он тоже царапал, да что там — хапал и мял, принадлежащее ему по праву и уж конечно не только глазами, но вино любви не бесконечно в бутылке времени. Когда-нибудь обязательно покажется дно и надо либо открывать новую, либо бросать пить.

Мужики без конца таскали ей цветы.

— А этот, ну помнишь, который с носом таким, — сегодня опять пришел с цветами! Ой, я не могу! — и прятала улыбку за тыльной стороной ладони, ей нравилось. Он смотрел на это философски — последние знаки внимания. Пусть. «Не успела оглянуться, как перестали оглядываться». Время неумолимо смывает все.

— Опять делаешь блядские глаза — шептала Она и влюблено гладила Его по волосам — красавчик. Сколько лет прожили, а Он все никак Ей не надоест, — вот же… склонив голову чуть набок, рассматривала, словно аппетитный кусок, где-нибудь на фуршете. Не успеешь вовремя поддеть на вилку, тут же цапнут другие. Они и пытались цапнуть, как например эта Синеглазая. Аферистка и разводчица. А как ее еще назвать? Но Он вначале думал по-другому.

Синеглазая вычислила Его сама, углядев где-то на работе. Молодая, стройная, хорошая фигурка, к тому же вдова со свободной квартирой в центре.

Она буквально залезла на него своими длинными ногами. Глаза, как и у него — такие же блядские. Рыбак рыбака… и закрутилось.

Он резко переменился. Да, именно резко. Бросил жрать, похудел, распрямил плечи, купил себе новые вещи, но главное — глаза. Глаза выдают с головой, их не спрячешь, как кошелек. Блеск и отрешенность — глаза всех влюбленных и ненормальных, что — ха-ха, — одно и тоже. Так справедливо считала Она. И с горечью чувствовала, что Он уплывает. Кто-то отодвинул Ее на второй план, а может быть на третий, или десятый, задвинул, как старую пыльную этажерку. Постоит, постоит и выбросят. Но кто? А может быть Она все это себе вообразила?

Пройдя досмотр, они сели одеваться на скамеечки. Рядом тоже одевались, стыдливо пряча глаза.

— Сумку не забыла? — он любил порядок и все время считал вещи. — Раз, два, три, четыре.

— Здесь.

— С собой возьмем. Теперь куда?

— Позовут.

По интонации чувствовал — ничего хорошего. И куда летим? Зачем? Но их кашалот, уже вырулил на заправку и через толстый гофрированный шланг всасывал керосин — поздно…

Поначалу, у Него с Синеглазой все складывалось изумительно. Ну как это бывает? Случилась встреча, за первым случаем последовал второй, потом третий и разразился настоящий классический роман. Ему льстило, что такая молодая стройняшка обратила на него внимание. Идя с ней по улице, он ловил оскорблено — завистливые взгляды тетек-одногодок. Они словно говорили: — Вот и ты туда же, старый хрыч, — а Он упивался своей востребованностью. Как же! Его одного выбрала эта молодая, выделив из толпы таких же как он, стареющих, пребывающих в ломке. Кризис среднего возраста, когда понимаешь, что все прошло, а впереди только старость. Но, покрутившись с цветами, стройняшка быстренько расставила все по местам.

Как-то в одну из встреч, когда они одевались в прихожей, достала из сумки кошелек. Раскрыв и пересчитав купюры, резюмировала, — триста рублей, и жалобно — вопросительно посмотрела на него. Он тогда не придал этому значения, но первое сомнение, кольнуло змейкой.

Синеглазая была ленива, — грязная посуда в раковине, неприбранный стол в кухне. Он физически не мог находится в грязи и с энтузиазмом хватался за все. Мыл посуду, раскладывал вещи по местам; чистил рыбу и картошку, чинил разболтанную кровать, менял ручки, петли дверей, смеситель в ванной, проклеивал окна, и даже мыл пол. Синеглазая молча курила, наблюдая, как Он работает. Наблюдение за чужой работой ее завораживало. — Ты — энерджайзер, — тихо восторгалась она, пуская сизую струйку дыма и покачивая ногой, обутой в меховой тапочек. Она любила тепло.

Потихоньку, его хозяйственные заботы сложились в систему. Цветы прочно сменила картошка. Синеглазая уже не встречала трепетной улыбкой, а с порога вперивалась в пакеты. Как-то, вынув из кармана деньги и случайно повернув голову, Он увидел ее, Синеглазки, плотоядный взгляд. Взгляд волчицы. Змейка стремительно выросла в змия. Змий ласково шептал на ухо: Не дергайся, дурачок, тебя же любят, где ты, старый хрыч, еще найдешь такую? А? То-то. Вот и мети пол.

Однажды ему приснился сон: Он стоит у Синеглазкиного подъезда и смотрит в ее окно. В окне он видит ее, напряженно вглядывающуюся вниз. Дверь подъезда распахивается, из нее выходит какой-то рыжий, лет тридцати, похожий на сотрудника по общей работе и обернувшись, машет вверх рукой. Из окна — ответные прощальные взмахи и воздушный поцелуй.

Это Что? — Вопрошает Он змия, вглядываясь в его лживые глазки, но змий молчит, лишь глумливо улыбается, шевеля своим раздвоенным языком. — Любят, говоришь? — И в бешенстве хватается за топор, чтоб отрубить змию его скользкую змеиную башку, но змий ловко уворачивается и уползает в свою змеиную нору — исчадье лжи. Он так и просыпается с поднятой рукой, рука пуста, топор остается во сне.

Уловив каким-то звериным чутьем реальную угрозу, Она кинулась к телефону. Есть же общие знакомые, а знакомые, тем более общие — знают все.

— Как! Ты впервые слышишь? — подружка, она же общая знакомая, — участливо захлебывалась от восторга — всегда приятно сообщить «радостную новость».

— Да об этом уже все говорят, — пропела она и вывесила торжествующую паузу на том конце провода. Лучше бы она резанула очередью из автомата. Полу догадки мгновенно превратились в кошмарную явь. В глазах темнело. Потолок неумолимо сползал на плечи.

— И этот Рыжий там же! — не унималась подружка, представляешь, как они там кувыркаются! Но, у твоего — похоже любовь, а Рыжий — так. Потрахивает. В общем весело у них там…

Она словно во сне положила трубку. Потрахивает… весело… и Он, туда же. Приехали. Наняла такси и проследила за Ним вплоть до Его посещения Синеглазкиного дома. Вот Он подъехал, вот вошел, вот вышел. Четыре часа с этой мерзавкой. Мерзавка ведь знает, что Он женат, значит она точно мерзавка. Все на своих местах. Таксист равнодушно крутил баранку, а Она курила одну за одной и смотрела в точку, словно надеялась увидеть кого-то, кто скажет, — забудь, милая. Все это сон. Вот сейчас ты проснешься и обнимешь его, лежащего рядом, такого теплого, родного, с таким родным запахом. Ее передернуло. Запах и тепло украла мерзавка. Из нее как будто что-то ушло. Жизнь перевернулась на 180 градусов, в сторону ночи и черноты. И умерла. Началась другая жизнь, в которой Он — любил Синеглазую. А Ей в этой Его жизни не было места. Прав был отец…

Погода портилась на глазах и рейс откладывали. Сначала на три часа, потом на четыре.

Сидя в бистро, они потягивали кофе, вслушиваясь в голос под потолком.

— Ты любишь ее? Скажи, ну? — Он медленно поставил чашку и отвернувшись, принялся разглядывал занавески. Около подоконника на краешке материи — два засохших коричневых пятнышка.

— Кофе кто-то пролил.

— Молчишь? Ну-ну. Я подожду. — Закурив, тут же ткнула серо-голубой столбик в пепельницу. Прямо над головой значок — перечеркнутая красным сигарета. Черт бы их побрал…

— Ну зачем сейчас?

— А когда? Когда?

— Никогда. Не надо об этом.

— Не надо? А что надо? Что???

Маленький мальчик напротив застыл, так и не донеся к открытому рту пироженое. Испуганное личико вопросительно уставилось на бабушку. Бабушка широко повернулась, укоризненно сверкнули линзы очков.

— Тише… люди кругом. Ну что ты, ей богу…. Пойдем покурим.

— А вещи?

— Ну да… вещи.

— Вот именно — вещи. Кстати, сколько ты ей перетаскал?

— Ничего я не таскал. Так… картошку. Помогал больше.

— Как?

— Как помогают… одна она. Бестолковая. Ничего не может.

— Помогал… помощник. Сволочь ты.

— Ладно…

— А это что: «позвони, хочу услышать твой голос» ? смс-ки шлет тебе. Я ей услышу. Сволочь ты. Ладно бы потрахался, а то — люббббовь… Гад ты. Предал меня. Предательство это.

— Ну чего завелась? Да год как прошел. Забыл уже. Не знаю, чего это она.

— Знаешь. Все ты знаешь.

Ледяная крупа барабанила по стеклу, таяла, стекала изогнутыми водяными дорожками.

— Не улетим мы сегодня. — Она допила кофе и поставила чашку. Долго смотрела в мутное стекло. Настроение — и так дерьмо. Вот еще посидели. В чем смысл любых посиделок? Не в содержании беседы, а в касании душ, пожалуй. Какое уж тут касание. Пока Она билась как рыба на работе и дома, он занимался тем что страдал. На страдания ушел год. Боже! Год из жизни вон… это как? Дура, а Он сволочь. Ладно. Плевать. Чего теперь…

Скользнула взглядом по витрине — выпечка, бутерброды, шоколадные наборы. Бутылки. Вон та — вроде ничего. Строгая этикетка, сдержанные линии, добротная пробка. Вино какое-то. Взять, что ли?

— Взять, что ли? — устало повернулась к Нему. Он отсчитал деньги, поставил бутылку на столик.

— Вино. Вино в бутылке времени.

— Что?

— Ничего. Это я так. — Поймал Ее взгляд — хороша еще чертовка. Все те же глаза. Вот какие у нее глаза? Сразу и не скажешь, потому, что они все время разные и… одинаковые одновременно. Как море. Перетекают, как пастель. То беззащитные, как у ребенка, а то жесткие, как у бизнесвумен, или отсутствующие, как у мыслителя. Но все время огромные, как те блюдца из сказки. Потрясающе. Сказка длинной в жизнь. Нет, хороша и вдруг понял — у нее нет срока годности! Точно. Черт дернул связаться с этой…но ведь дернул же? Хорош гусь. Нет, по-другому — петух в куриной стае. Гаремный человек..

Через столик пара. Явно не русские. Скорее мусульмане. Он средних лет, в сером добротном костюме, выбритая голова, невозмутимое лицо. Она — совсем юная, почти девочка, в просторном балахоне до пола и белом платке, платок наглухо завязан у подбородка. На руках сверток — дитя. Плод их мусульманской любви. Интересно, какова она — мусульманская любовь? Множество жен и один муж. Один на всех. И любовь одна на всех. И все боготворят его. А он — хозяин, шейх, переодевшийся в современный костюм, летящий по своим неотложным делам, увлекающий за собой частичку своей любви и ее плод. Красиво. Да и какая к черту мусульманская любовь? Любовь — на то и любовь, везде и на все времена одинакова. Как космос. А Он, со своей синеглазкой и картошкой, — точно петух и не гарем у него, а куриная стая. Плохо. Нет — отвратительно.

Голос над залом объявил посадку, все задвигались, мальчик запихнул в рот остатки пирожного, мусульманская пара поднялась и зашагала на выход. Без суеты, величественно, как по мраморным плитам собственного дворца.

Кресла в ряд по три. Все пристегнули ремни. Третьим с ними, все пытался попасть блестящим наконечником в отверстие какой-то молодой парень, по виду студент. Она успела заметить — бледное лицо, трясущееся руки. Самолет шел толчками, куда-то оседал. Студент закрыл глаза. Сжимая в руках сумку, постоянно облизывал губы.

— Боишься?

— А вы нет?

— Я… — Она выглянула в иллюминатор. Огоньки на крыле вспыхивали через ровные промежутки. Год назад, Она вот так же летела в командировку в Турцию. Летели вдвоем. Она и подруга — коллега по работе. Тогда ей было страшно болтаться в серебристой железяке между небом и землей. Страшно до жути. Сердце подходило к горлу, затем откатывалось и принималось стучать будто молотом в грудную клетку. Глаза сами закрывались, как сейчас у этого парня. Тогда она остро ощущала цену жизни. Жизнь неповторима и бесценна, а главное — невозвратна. Ей хотелось жить. Долететь и приземлиться. Они долетели и приземлились. Сначала в Стамбуле, спустя неделю — в Москве.

Тогда Он встречал Ее с фиолетовым букетиком. Стоял и улыбался, притиснувшись к огромному стеклу, смешно сплющив нос. А потом, она случайно прочла смс-ку на экранчике Его телефона. Ей захотелось швырнуть телефон об стену. Каждый человек жнет то, что сеет. Это жестоко, но это так. Она сеяла нежность и наивность, а получала смс-ки. Ему, от каких-то синеглазок. Значит, пока она замирала от страха в самолете, он уже скакал на свидание, оставлял Ее наедине с возможной смертью там, в вышине.

Толстое стекло иллюминатора подернулось дымкой, окуталось белым, затворилось окончательно. Облака. Студент по-прежнему дожидался ответа. Вглядывался с надеждой. Он хотел разделить с кем-то свой страх. Тогда не так страшно.

— Я? — пожалуй нет. — Прислушалась к своему обожженному нутру. — Нет. Но ты не бойся, мы долетим — и мягко дотронулась до его тонкой кисти, с по-детски розовыми ногтями.

Он перестал жамкать сумку, коротко вздохнул и затих. Как маленький человечек, которому на ночь прочли добрую сказку.

Самолет набрал высоту и перестал взмывать. Все откинули кресла, через некоторое время многие уже спали. Спал внучек, доверчиво прислонившись к бабушкиному плечу. Во сне он слегка пришлепывал губами — как зайчик. Наверное ему снилась мама и золотистые пирожные. Восточная дева, прикрыла веки. Чистый, ангельский профиль. На руках главное сокровище жизни — плод любви. Если мальчик — возможно наследник. Бесценное звено в цепочке продолжения рода. Трогательный сверток, отороченный голубыми как небо кружевами. А вокруг открытые рты спящих людей, под неусыпным взором неспящего переодетого шейха.

Она независимо от себя самой положила голову на Его плечо. Просто положила, сморенная усталостью от мыслей. От Него исходило тепло, тянуло как от печки. Он не отодвинулся и ничего не сказал. Так они полулежали совсем рядом, как на одной кровати. Отодвигаться Ей не хотелось. Хотелось придвинуться ближе. Полностью завладеть Его теплом и никому никогда не отдавать. А всех смс-очниц передушить.

Пусть знают.

— Ты любишь ее?

— Нет.

— А любил?

— Не знаю… нет.

— Не знаю, или нет?

— Нет. Просто возраст. Кризис. Ты же знаешь…

— Знаешь, понимаешь — детский лепет.

— Ну-ну. Успокойся. Долететь бы. Я слышал, там тоже плохая погода.

— Совсем плохая?

— Вроде того.

— Еще не хватало…

На какое-то время гул моторов стал тише, ощутилась легкость, как бы невесомость.

— А как вы расстались? — Она решила дойти до конца.

По салону прошла стюардесса — деловито и бесстрастно. Но все же чуточку быстрее, чем обычно. Огоньки на крыле переключились в другой ритм. Белесая дымка за стеклом сгущалась, где-то внизу стояла сплошная чернота. Включился свет.

— Самолет пошел на снижение — казенно объявила стюардесса. — Приведите кресла в исходное положение, пристегните ремни. Пассажиры задвигались, пристегивая ремни. — А что это, на снижене? — внучек поднял на бабушку тонкое личико. — Тише, тише — бабушкина ладонь опустилась на торчащий вихор. — Тише.

Студент вновь беспокойно заерзал, шейх весь подобрался, как барс перед прыжком, дева открыла глаза, поправила край одеяльца, осторожно подула в отверстие. Иллюминаторы окончательно потемнели. Тряхнуло, потом еще и еще. По стеклам зашуршало, заскребло.

— Что это? Она вцепилась в Его руку.

— Снег. Или лед.

— Садимся, что ли?

— Похоже…

Тряхнуло так, что все подпрыгнули. Макушки синхронно дернулись над креслами. И резкий глубокий провал. Оооох… — сдавленый полушепот-полустон, откуда-то сзади. Шейх бережно отобрал у девы кружевной сверток, прижал к груди. Студент завел глаза, как мучимое животное. Крылья с огоньками утонули в сплошной мгле. Самолет, воя продирался сквозь ледяной шквал.

— Как же они видят там!

— Приборы…

— Мы умрем?

— Нет!!! — Он взял ее кисть в свою, переплел пальцы. — Нет. Просто посадка такая. Такая посадка…

Она приникла к нему лицом, прижалась к плечу. Лицо и плечо подпрыгивали вместе с тряской. Тряслось и подпрыгивало все. Вдруг вскинулась, отпрянула :

— Так как вы расстались? Ты.. вы расстались?!? Говори!!! — Она почти кричала. Кричала шепотом. Нет, теперь ее глаза не как блюдце. Больше. Он вспомнил — круглые башни. Точно! Там, в сказке, у последних собак в последней пещере, глаза были как круглые башни! И они охраняли золото! Это было их предназначение — охранять драгоценность. Дорогую ценность. Что для Нее означало бы — Ее с Ним счастье, их любовь.

— Ты любишь меня? Вообще хоть любил???

— Ну что ты? Ну?! — В отчаянии, схватил лицо, вдохнул волосы — ну…

В стекла иллюминаторов ударил солнечный свет. Снаружи все понеслось и замелькало. Резкий толчок, опять взмах и опять толчок. Перестало подпрыгивать и дробно затряслось, но все тише и тише.

Шейх обмяк лицом. Студент выгнулся и хрустнул пальцами. Смотри, деревья! — радостно повернулся к бабушке внучек. Опустив голову, Он смял ладонью лицо. Там, наверху, кто-то погрозил пальцем, но не наказал.

Тучи сползли к горизонту. Солнце садилось на горы. В небе горел розовый веер.

Пассажиры, держа ручную кладь, двинулась к терминалу за чемоданами.

— Подожди. — Он поставил сумку, расстегнул молнию, выдернул бутылку вина. Ту самую, что назвал непонятной для Нее фразой. Царапая зубами, отодрал фольгу.

— Может потом?

— Нет. Сейчас. Сейчас…

2008