• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Итак, я на пенсии. В 70 лет имея массу свободного времени, и не будучи уже отягощенным бытовыми и сексульно-романтическими проблемами (работа, любовь, дети и т.д.) можно предаться воспоминаниям, как плохим, так и приятным. Наиболее яркие и приятные воспоминания, наверно, как и у многих, связаны с детством и юностью.

Родился я в г. Никополе. Наш дом стоял на самом берегу Днепра, на высокой круче. Этот дом построил мой прадед, купец 2-й гильдии. Такое расположение дома в существенной мере определило, видимо, мою привязанность к природе и могучей реке. В дальнейшем, благодаря еще и влиянию Алексея Николаевича – большого любителя природы, отца моего лучшего друга детства, эта привязанность вылилась у меня в огромную страсть наблюдателя-натуралиста и фотоохотника.

Когда мне было три года, мы переехали в Киев, где мать получила комнатушку в доме №10 на территории политехнического института (КПИ). Рядом располагался знаменитый район «Шулявка». Длинный кирпичный дом, в котором мы поселились, до революции был конюшней. Посредине его на половину длины шел второй этаж для обслуживающего персонала. На мой взгляд, и, по мнению остальной ребятни нашего двора, дом был великолепный. В метрах ста от дома, на возвышенности, располагался футбольно-атлетический стадион института. Там было прекрасное футбольное поле с четырьмя беговыми гаревыми дорожками, ямы для прыжков с речным песком, сектора для толкания ядра, метания молота и копья. Маленький, загорелый, очень подвижный человек с добрым, приветливым лицом, которого все называли Антоныч, неустанно трудился на стадионе и поддерживал его в исключительном порядке. Поражала яркая зелень футбольного поля, покрытого травой-муравой, свежая меловая разметка его, беговых дорожек и секторов. Впечатляли трибуны с шестью рядами деревянных скамеек, окрашенных в зеленый цвет. Антоныч, будучи уже в возрасте, неустанно трудился сам и охотно принимал нашу помощь. Помогать ему было престижно, и работали мы, мальчишки, с большим рвением, поскольку постоянным помощникам Антоныч выдавал иногда футбольные бутсы с шипами и разрешал поиграть в футбол на одни ворота – настоящие, с сеткой.

На стадионе ежегодно проводился чемпионат КПИ по легкой атлетике и, конечно же, по футболу. О нем можно писать «поэмы». Ведь за «теплофак» тогда играли Валерий Лобановский, Женя Снедко (впоследствии игрок киевского «Динамо»), Петя Ткалич (вратарь, чемпион СССР по гандболу) и другие. На матчах этого чемпионата яблоку негде было упасть на трибунах. Народ плотно занимал все скамейки, студенты приходили из соседних общежитий со своими стульями, а деревья вокруг стадиона были увешаны гроздьями мальчишек.

Однажды на стадионе целую неделю тренировалась сборная СССР. Мы не пропускали ни одной их тренировки; восхищались техникой и мастерством Стрельцова, Нетто, Яшина. Насмотревшись на их игру, тоже старались совершенствоваться. Особенно мне нравился розыгрыш мяча на небольшом пятачке поля. Мы обожали футбол, тем более, было, у кого поучиться. Играли мы в основном босиком, т.к. за порванные ботинки здорово доставалось от родителей. А босиком играть хорошо – лучше чувствуешь мяч и гораздо точнее делаешь пасы. С гордостью вспоминаю, как мы подавали мячи Валерию Лобановскому, когда он отрабатывал свой знаменитый «сухой лист» – неотразимый удар с углового.

Зимой помогали Антонычу заливать футбольное поле водой, и оно превращалось в прекрасный каток, где играли в хоккей или просто катались на коньках; правда, не у всех ребят они были.

За стадионом располагались главный и химический корпуса института и два трехэтажных дома, в которых жили (и живут) сотрудники и преподаватели института. Корпуса и дома представляют собой красивый архитектурный ансамбль. Между прочим, в химическом корпусе в свое время читал лекции сам Д.И. Менделеев.

Перед корпусами красовались великолепные лужайки, обрамленные подстриженными кустами бирючины. Там же по углам высились величественные разлапистые ели. Подобные ели увидишь далеко не везде, даже в Карпатах. Вдоль лужаек росли также старые раскидистые рябины, из которых сохранилась лишь одна.

Между Брест-Литовским шоссе и корпусами института в конце 19 века был посажен парк. Его сажал дед моего друга Шурика. В парке растут различные виды деревьев средней полосы Европы (одних кленов шесть видов), а также черные альпийские сосны, красный канадский дуб, амурский бархат, колючие гледичии. До сих пор растут в нем и огромные сибирские лиственницы, которые чувствуют себя в нашем климате превосходно. Лиственницы особенно выделяются осенью своей нежной лимонной желтизной хвои. Этот парк для меня и моего друга Володи казался сказочным лесом. Он служил нам естественной лабораторией, в которой под руководством дяди Алеши (преподавателя КПИ, знатока и любителя природы), отца Володи, мы получали первые навыки наблюдателей-натуралистов. Очень скоро наблюдения за птицами и явлениями природы заняли важное место в нашей жизни. Все свободное время мы проводили в парке. Свои наблюдения записывали в дневники. С огромным интересом читали книги известных зоологов: Е.П. Спангенберга, А.Н. Промтова, С.И. Огнева, С.С. Турова, А.Н. Формозова и др. о природе, животных и птицах.

На мой взгляд, птицы – самое выдающееся «изобретение» природы. Они красивы, поют, летают, строят удивительные жилища для выведения птенцов и, наконец, совершают межконтинентальные перелеты. Что может быть интересней этих созданий?!

В юные годы у меня возникла непреодолимая страсть, не жалея сил и затаив дыхание, подкрадываться к какой-нибудь неизвестной птичке, чтобы получше рассмотреть ее. Как же она красива, как поет! Кто она, как называется? Вот с замиранием сердца я раздвигаю ветки. Передо мной искусно сплетенная из травы, облицованная лишайником, выстланная мхом и пухом, чаша. А в ней чудо – пять маленьких голубоватых яичек с коричневатыми прожилками. Над головой раздается чарующая песня красавца зяблика. Он поет для своей избранницы, высиживающей птенцов. Эти впечатления остались со мной на всю жизнь, стали моим Я. Все это и по сей день мне приносит много счастья и радости. Благодаря этому и жить интересней. Правда, такое свое увлечение не выпячиваешь наружу по причине, что не всегда будешь понятым. Мне кажется, у нас мало людей, приученных понимать настоящее и прекрасное.

Совсем другая, но не менее интересная жизнь протекала в нашей коммуналке дома №10 и во дворе. Жили мы с матерью в комнатке площадью 9 кв. метров. Наша мебель состояла из шкафа, кровати, маленького квадратного столика и этажерки. На этажерке стояло несколько книг, учебники, мои тетрадки, альбом и дневник натуралиста. На ночь в проходе ставилась раскладушка, на которой спала мама. Мой отец посещал нас раз в год, 9 сентября, в мой день рождения, и дарил мне книжку. Со временем из этих книг собралась целая «библиотека».

Мать весь день была на работе, возвращалась поздно, и я был предоставлен сам себе. При плохой погоде, уходя на работу, она иногда просила приютить меня соседей напротив. Это была пара стариков Ступницких. Баба, по прозвищу Ступа, – старуха выше среднего роста со зловещим выражением лица, громовым голосом и сквернющим характером. Она лучше всех сочиняла и распространяла сплетни. При серьезных выяснениях отношений отдавала предпочтение рукопашной. За это получила утюгом по черепу от своей невестки, первый раз приехавшей в гости. Правда, последующие визиты невестки проходили не так ярко, серо, без рукоприкладства, т. к. баба Ступа вела себя уже кротко. Была она личность не ординарная и вся пенсионная братия нашего дома (лавочное жюри), похоже, считала ее своим председателем. У нее был неподражаемый лексикон: каниверт, пужар, хвынарик и т.п. Иногда разжившись в магазине субпродуктами, она заговорщицки сообщала соседкам: «Вот, взяла я государственных хвостов и ушей, буду варить холодец». Все жильцы дома еду готовили на электроплитках или в общем коридоре на керогазах и примусах.

Своим авторитетом баба Ступа затмевала своего супруга, которого называли «дед Ступницкой». Дед был невысокого роста, худощавый, лысоватый. Но зато его небольшие голубовато-серые глаза светились умом и задушевностью. Дед любил рыбачить, и иногда ездил на уютную речонку Здвиж поудить в тиши плотичек и окуньков. Комнатка Ступницких по набору мебели отличалась от остальных тем, что в ее левом углу располагался столик-верстак с полочкой под ним. Рядом стояла низенькая табуретка с сидением из переплетенных полос кожи. Над столиком висели на стене две угловые полки с инструментом и разными материалами. Дед был хорошим сапожником, и чинил обувь практически всем жителям КПИ. С утра до вечера трудился в своем уголке под звуки радио – небольшой черной тарелки ретранслятора. Такая «тарелка» была тогда почти в каждой семье у жителей СССР. По ней передавали не только последние известия, но большую часть времени из нее звучали прекрасные песни советских композиторов, арии из знаменитых опер, классическая музыка, театр перед микрофоном и, конечно же, футбольные матчи.

Часы, проведенные в обществе деда, сыграли очень важную роль в моем воспитании. Ступницкий привил мне любовь к труду, аккуратности. Благодаря ему я научился мастерить и трепетно относиться к инструменту. У меня в привычку вошла необходимость, перед тем как что-то делать, всегда тщательно подготовить рабочее место и инструмент (наточить нож, развести пилу и т.д.). И самое главное, он научил меня как что делать. Дед всегда был рад моему приходу, и я часто проводил долгие зимние вечера у него. Благо дело, как только я приходил, баба Ступа обычно живенько сматывалась к соседям. Иногда дед поручал мне начерно обработать какую-нибудь заготовку. Я с большим удовольствием и ответственно брался за работу. По ходу ее получал советы, а иногда и наглядные примеры выполнения. Когда дед уставал, а старуха отсутствовала, то он доставал скрипку из черного футляра на шкафу.

Часто вспоминаю, как нагулявшись на морозе с ребятами, возвращаюсь в дом. Родители тут же загоняют своих детей по комнатам, а я иду к деду. И вот я сижу у него в уютной теплой комнатушке. Передо мной на столе вкусная сдобная булочка с помадкой и чашка горячего чая. Слышно, как на улице завывает ветер. Через окно в отсвете качающегося фонаря видны кружащиеся снежинки. А я, забывшись в полудреме, слушаю тонкую и грустную мелодию скрипки. И на душе так радостно и сладко. Не берусь судить, но мне кажется, дед играл очень неплохо.

У него был острый логический ум. И он мог всегда предвидеть дальнейшие последствия событий, четко определяя, кто прав, кто виноват. Это часто спасало меня от гнева матери и во многих других случаях…

С малых лет я обожаю снежную погоду. Зимы тогда у нас были настоящие – снежные и морозные, и мать купила мне очень теплую цигейковую шубу на вырост. Поддев под нее пару рубашек, я никогда не замерзал, гуляя в любой мороз. Но однажды из-за этой шубы случился неприятный конфуз. В лет шесть, перелезая через ограду территории института, я собирался уже спрыгнуть вниз, но зацепился шубой сзади за металлический прут ограды и беспомощно повис на нем. Безуспешно пытаясь отцепиться, я провисел на ограде, наверное, с треть часа, пока меня не снял проходивший мимо дядя Алеша.

Другой случай был посерьезней, и тут шуба меня спасла. В конце зимы прошел сильный снегопад, снегу навалило – взрослому по колено. Мне очень захотелось пропутешествовать к соседним оранжерейным теплицам, находившимся за нашим домом в метрах ста. С веселым упорством я двинулся по чарующей белоснежной целине, иногда мягко погружаясь в нее по пояс. Преодолев уже больше половины пути, почувствовал сильную усталость и подумывал уже вернуться обратно, как вдруг плавно поплыл вниз, а перед моими глазами предстала кирпичная заиндевелая кладка. Подняв голову, в метрах двух над собой я увидел темнеющее вечернее небо в кольце сугроба. Тут я понял, что провалился в колодец (водо-распределительной системы). До первой скобы-ступеньки я доставал рукой, но вскарабкаться на нее не мог. Мои ноги скользили по мерзлой стенке, шуба сковывала движения, сверху на лицо осыпался снег. Я стал кричать, но звук глох в колодце. Выбившись из сил, я приуныл. Не знаю, сколько я просидел в этом колодце на морозе. Помню только, что кто-то влез в колодец, поднял меня, а кто-то за руки вытащил наверх. Оказалось, меня искали часа два, пока дед Ступницкий не сообразил проверить все следы вокруг дома, и обнаружили мой.

Последний раз я видел деда весной, не помню точно в каком году. Тогда мы уже переехали из дома №10 в КПИ на жилой массив «Нивки», где мать получила квартиру. Сильно осунувшийся, дед сидел на обломках снесенной кузни, которая была у дома. Железным прутком он выковыривал целые кирпичи. Я спросил, зачем они ему. Дед встрепенулся: «Да ты что! Это такая ценность. Их тут столько, что можно построить хорошую хату». Сильно постаревшее лицо деда и его сморщенные руки освещало теплое апрельское солнышко, а его потухшие глаза с грустью смотрели вдаль…