• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Точное измерение силы нашего разума и его последующее правильное применение, чтобы не вводить в заблуждение других, но и не быть введенным в заблуждение самим, — вот какова наша точка зрения. Посему, воздерживаясь от каких-либо дальнейших замечаний о природе разума вообще — об этом сокрытом от глаз источнике мысли, непознанном и непознаваемом, — я ограничусь лишь при содействии Локка и с опорой на его метод кое-какими замечаниями о феномене человеческого разума, посредством которого мы можем с верностью судить о природе, пределах и подлинной сущности человеческого знания. Я говорю "мы можем с верностью судить", потому что наши идеи суть основы, или материалы, называйте их, как вам заблагорассудится, человеческого знания; потому что, даже и не вдаваясь в какие бы то ни было изыскания по поводу происхождения их, мы можем знать с определенностью, исключающей всякие сомнения, какие идеи у нас имеются; и потому что, зная это, мы знаем с такой же степенью достоверности, какого рода знанием и до какой степени мы обладаем или способны обладать.

Так, мы знаем, что самые первые идеи, питающие наш разум, поступают извне и вызываются ощущениями, которые присутствие внешних вещей возбуждает в нас, согласно установленным творцом законам состояния чувств и действия. О том, каковы эти законы и каким образом внешние вещи обретают способность осуществлять подобные воздействия на наши органы чувств, известно нам столь же мало, — а меньше, кажется, уж и знать нельзя, — что и тем философам, которые в непомерной невоздержанности своей осмеливались заявлять, будто могут объяснить эти законы или обосновывать эти воздействия. Столь же мало известно об иной системе и тем другим философам, кто, отрицая с не меньшей невоздержанностью, что тело может обладать сей способностью, и, заявляя, что нелепо вести речь о пассивной способности к восприятию, сводят всю деятельность и приписывают все такие идеи ощущений духу единому. Нам и вправду пока неведомо, как воздействует тело на тело или дух на дух, как действует тело на разум, порождая мысль, и как действует разум на тело, производя телесное движение. Но то я знаю, что лист полыни сообщает моему уму через посредство зрения или осязания, например, идеи цвета, протяженности, фигуры и твердости. Это знание настолько же достоверно, как и то, что посредством чувства вкуса разуму моему сообщается идея горечи; оно столь же определенно, как и знание, что акт моего разума, называемый волеизъявлением, вызвал движение моей руки, сорвавшей цветок. Наше незнание причин — не помеха знанию следствий. Бесконечная мудрость сделала это знание достаточным для нас в подобных обстоятельствах, поэтому что может быть смехотворнее, чем слышать, как люди догматически судят о вещах, тогда как вынуждены строить догадки в отношении большинства из них, да и те порядком не обоснованные и ни с чем не сообразные.

Так вот, эти идеи поступают к нам извне; но точно так же другие идеи возникают у нас в уме, порождаемые восприятием его собственных действий. К ним следует добавить еще более многочисленные идеи, которые там же и образуются — под совместным воздействием всех этих причин в их совокупности, из восприятий внешних и внутренних действий, благодаря наличию внешних и внутренних чувств. Восприятие составляет первейшую способность, которую проявляет разум, и, каковы бы ни были прочие его способности, является общим как для нас, так и для всех животных. Способности, вовлекаемые вслед за ним, являются активными; восприятие же пассивно, ибо мы воспринимаем идеи, как бы они ни возникали в уме, хотим мы этого или нет: их esse значит percipi (их "быть" значит "быть воспринимаемым", лат.); ими нельзя обладать без восприятия того, что обладаешь ими. Воздействие внешних вещей на нас может осуществляться и в отсутствие этой пассивной способности, этого качества разума, однако такое воздействие было бы безрезультатно, ибо не возбудило бы в нас решительно никаких идей; наоборот, без воздействия со стороны внешних вещей это качество, или способность к восприятию, а следовательно, и все прочие свойства и способности разума, стали бы бесполезными, скорее даже никчемными...

В философском смысле нет ничего, по крайней мере, мне, к глубокому сожалению, не удалось отыскать хоть какой-нибудь довод, хотя что-нибудь, что обязывало бы нас с необходимостью прийти к выводу, что мы есть не что иное, как сочетание материальной и нематериальной субстанции. Если, вопреки всем внешним признакам, это все-таки верно (ибо они явственно указывают на одну-единую систему, все части которой связаны столь тесно, нерасторжимо и зависят столь сильно одна от другой, что целое начинается, продолжается и заканчивается в единении), этот союз души и тела должен быть поистине магическим — настолько, что выдвинутая выше гипотеза, каково бы ни было ее значение в теологии, оказывается ненужной в философии, где она звучит так же невразумительно, как и любая другая гипотеза, предполагающая, что хотя наши мысли и не входят в состав идеи материи или тела, подобно тому как идея фигуры является, например, частью понятия ограниченной протяженности, тем не менее способность к мышлению во всех проявлениях мысли, возможно, была дарована всемогущим сверх всего уже имеющегося в определенных системах материи...