• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

ПИСЬМО I

Я возьму на себя смелость писать Вам немного чаще, чем те три или четыре раза в год, когда, по Вашим словам, Вы можете себе позволить писать самым близким для Вас людям; и, тем не менее, утверждаю — это полностью соответствует истине, что Вам никогда еще не приходилось видеть меня более занятым, чем сейчас. Вы не должны заключить из этого, что я пишу мемуары о себе. Предмет этот слишком маловажен, чтобы дойти до потомства в какой-либо иной форме, чем то случайное упоминание, какого заслуживает любой из незначительных деятелей в истории нашего века. Сулла, Цезарь и другие лица того же ранга были вождями человечества; история их жизни — это в известном смысле всемирная история, которая по справедливости может быть передана будущим поколениям под их именами. Что же касается тех, кто играл гораздо менее важные роли, то если бы они опубликовали такой рассказ, вынеся в заголовок свое имя, то это было бы дерзостью; если бы они описали только то, что делали сами, они бы сообщили людям лишь отрывочные сведения и их рассказ не был бы особенно поучительным и не привлек бы к себе большого внимания. Франция изобилует писателями такого рода, а мы, как мне кажется, впадаем в другую крайность. Позвольте мне в связи с этим поделиться с Вами пришедшими ко мне некогда мыслями.

Едва ли мы найдем в истории столетие, которое начиналось бы с такого грандиозного зрелища, как то, в котором мы живем и, смею предположить, умрем. Сравните его с другими, даже самыми знаменитыми, и Вы согласитесь со мной. Я хочу набросать историю двух последних веков, чтобы помочь Вашей памяти.

Нарушение того равновесия, которое поддерживал на протяжении своей жизни Лоренцо Медичи в Италии; поход Карла Восьмого на Неаполь (1); интриги герцога Миланского, соткавшего весьма искусно сеть, в которую в конце концов попался сам (2); принесшая успех ловкость Фердинанда Католика, который воздвигнул одну опору австрийского величия в Испании, Италии и в Индиях (3), тогда как наследование владений Бургундского дома вкупе с имперским достоинством и приобретенными странами установило другую — в верхней и нижней Германии (4), — эти причины и многие другие слились, чтобы создать весьма необычайную ситуацию, а благодаря их последствиям — сделать шестнадцатый век изобилующим великими событиями и невиданными переворотами.

Начало семнадцатого века представляет еще более внушительное зрелище. Испанское ярмо было почти что наложено на Италию знаменитым триумвиратом: Толедо — в Милане, Осуна — в Неаполе и Ла Куэва — в Венеции (5). Раздоры во Франции (6), равно как и государственная политика королевы-матери, соблазненной Римом и увлеченной Испанией (7); жалкий. характер нашего Якова Первого, опрометчивость Палатинского курфюрста (8), тупость государей и государств Лиги в Германии (9), корыстный дух герцога Саксонского и выдающиеся качества Максимилиана Баварского— помогли Фердинанду Второму взойти на имперский трон (10); когда мужская линия старшей ветви австрийской династии в Германии прекратилась со смертью Матвея (11), ничто не было более желательным и, возможно, более осуществимым, чем передача империи в руки другой династии-Германия подверглась тому же риску, что и Италия: Фердинанду, казалось, суждено было даже в большей мере, чем раньше Карлу Пятому, стать абсолютным властителем; и если бы Франция не произвела величайшего из министров, а север — величайшего из полководцев этого века в одно и то же время (12), Вена и Мадрид диктовали бы свою волю западному миру.

По мере того, как шансы австрийской стороны падали, в такой же степени шансы Бурбонов поднимались. Подлинное начало того могущества, которое определило столь значительную роль королей Франции в истории Европы, восходит к Карлу Седьмому (13) и Людовику Одиннадцатому (14). Слабость нашего Генриха Шестого (15), скандальное поведение Эдуарда Четвертого (1б) и, возможно, безответственность Генриха Седьмого (17) во многом помогли укрепить эту монархию, равно как и расширить ее. Можно было извлечь выгоду из религиозных распрей; поддержка протестантской партии во Франции позволила бы обуздать королевскую власть и лишить ее возможности действовать, что в какой-то степени напоминало бы положение, в котором она находилась раньше вследствие отчуждения многих ее территорий и чрезвычайной силы ее вассалов. Но Яков Первый не был способен здраво судить о вещах и действовать энергично. Карл Первый имел, хоть и неясное, представление о своих подлинных интересах, но его зависимость от королевы и нелепые выходки этого безумца Бакингема позволили Ришелье осуществить большую часть своих планов (18), а несчастья, постигшие затем Англию, дали Мазарини время и возможность завершить свою систему. Последним крупным актом в деятельности этого кардинала стал Пиренейский договор (19).

Здесь я бы начал с описания того, каким было лицо Европы в эту эпоху, каковы были интересы и поведение Англии, Франции, Голландии и империи. Следовало бы кратко перечислить все шаги, предпринятые Францией в течение более двадцати лет, чтобы подойти к той великой цели, которую она поставила перед собой, добиваясь этого договора: самая торжественная часть его, по замыслу министра, который вел переговоры о его заключении, должна быть нарушена, как явствует из его писем с острова Фазанов (20), если я не ошибаюсь. После чего следует набросать еще одну панораму Европы, отобразив соответственно те отношения, которые существовали между различными державами в тысяча шестьсот восемьдесят восьмом году, и те изменения в европейской политике, которые произошли в связи с революцией в Англии. Затем должен последовать краткий отчет о событиях войны, которая окончилась в тысяча шестьсот девяносто седьмом году (21), с изложением различия между точками зрения короля Вильгельма Третьего (22) и Людовика Четырнадцатого в ходе мирных переговоров в Рисвике; вопрос этот часто обсуждался, но до сих пор остается неясным. Затем — расстановка сил в результате договоров о разделе Испанского наследства; последствия и влияние этих договоров. Третий набросок — характеристика положения Европы к моменту смерти Карла Второго в Испании (23). Все это составит предмет одной или двух книг и послужит лучшим из всех возможных введений к истории той войны, с которой началось наше столетие, и мира, который за ней последовал.

Эта война, которую предвидели более чем за полвека, была в течение всего этого периода важнейшим и постоянным предметом обсуждений на государственных советах Европы. Приз, который должен был оспариваться, превосходил богатством все, что когда-либо ставилось на кон со времен Персидской и Римской империй. Предвиделся заранее союз двух держав, каждая из которых в отдельности и в соперничестве с другой стремилась к установлению мирового господства. Поэтому государства-конфедераты приняли в этой войне участие для того, чтобы сохранить равновесие между двумя домами — Австрийским и Бурбонов, обеспечить свою безопасность и утвердить свою независимость. Однако военный успех изменил их взгляды, и если для Франции властолюбие было причиной начала войны, то для ее противников властолюбие же стало причиной ее продолжения. Битвы, осады, внезапные повороты, происходившие в течение этой войны, не имеют аналогий в каком-либо периоде истории. Мотивы и средства, с помощью которых она затягивалась; подлинные причины того, почему она закончилась таким образом, который не соответствовал, по-видимому, ее реальному исходу; новая политическая ситуация, которую создали в Европе Утрехтский и Баденский договоры (24), — относительно этих предметов лишь немногие располагают необходимой информацией, но любой рассуждает с уверенностью и даже со страстью. Я думаю, что мог бы говорить о них с известным знанием дела и с той степенью беспристрастности, с какой Полибий говорит о переговорах своего отца Ликорта (25), даже о тех событиях, когда я сам выступал в качестве действующего лица.

Я даже признаюсь Вам в том, что не теряю надежды выполнить эту задачу лучше, чем предшественники. На мой взгляд, нет ничего более трудного, чем составление политических карт, если Вы позволите мне такое выражение, и выдвижение систем предположений по сравнению с цепью событий, которые необходимо связать друг с другом и объяснить, которые должны быть весьма сжатыми и все же полными, весьма сложными — и все же ясными. Я не знаю у древних чего-либо в этом роде, что было бы хорошо выполнено. Введение Саллюстия, как и Фукидида (26), могло бы быть в равной степени предпослано почти любому другому историческому сочинению на тему римской или греческой истории. Полибий в своем Введении также не приближается к этой мысли (27). Среди новых авторов первая книга "Истории Флоренции" Макьявелли является славным почином в этом роде, и, возможно, "История бенефиций" отца Павла (28) в этом же роде неподражаема.

Вот немногие из тех мыслей, которые приходят мне на ум, когда я раздумываю над тем, что каждый человек обязан быть в состоянии дать отчет даже в своем досуге и, даже находясь в полном одиночестве, приносить некоторую пользу обществу.

Не знаю, хватит ли у меня духа взять на себя ту задачу, которую я обрисовал: я имею основания не доверять своим способностям, и мне будут нужны некоторые сведения, которые, боюсь, будет нелегко получить. Но, во всяком случае, я не могу заняться этим в нынешнем году — изложение причин этого было бы столь долгим, что заняло бы собой другое письмо, тем более что, я подозреваю, и это письмо Вам показалось чрезмерно длинным.

Прощайте.