• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

— Эй! Стой! Куда поехал-то? — бежит вдоль забора Ольга и отчаянно машет руками, а мимо проплывает мятая крыша "Уазика". Медленно, но неотвратимо продвигается по дороге вниз, к речке. Вот скрылась за кустом и только удаляющийся хрип мотора, бульканье пробитого глушителя, скрежет ржавых рессор и вонь дешевого бензина. Все. Навонял и уехал. Опять мимо. И так каждый день. Туда-сюда и мимо. Нет, быть Ольге этой зимой без дров.

Уазик местный. Шофер Валерик Бодягин. Тощий, полупьяный, весь в наколках мужичок с вороватыми глазами. Похоже, бывший зек, но точно не знает никто. Летом в грязной майке, зимой в засаленной телогрейке, всесезонно линялые треники "Адидас". Уазик собрал сам из кусков, брошенных на свалку кем-то из "нерадивых".

— Почти что новая кабина и на свалке, вот дураки! А подвеску нашел знаешь где? — хитрые глаза с прищуром, между пальцами бычок, нога на ногу. Валерик сидит на досках у Ольги во дворе и почесывает впалую грудь.

— Ну, где?

— Так на свалке! Только не здесь, в Ведякино, там много чего. Колеса оттуда, проводку там же сп… Подобрал. От КАМАЗа. Ничего, переделал — работает, стекла склеил, и нормально. Нет, дураки люди, бросают чего ни попадя. Тормоза только не выбрасывают. Жмут, собаки, видать самим надо, — и с досадой придавливает окурок рваным кедом.

— А кобеля своего где нашел, тоже на свалке?

— Гы-ы, — обнажает Валерик щербатый зуб, — зачем на свалке? Свел со двора там же.

— Так ты вор?

— Зачем вор? Свел и все. — Сопя, отворачивается, тянет из кармана смятую пачку "Примы". — Он бы там все равно загнулся, кобель-то. Не кормят его там, точно знаю.

— Так уж и знаешь! Ладно. Дрова-то привезешь? — Ольга поворачивает на свое.

— Сколько тебе? Куба три хватит?

— Маловато, пять бы надо.

— Тогда две ходки. Жди.

Ольга и ждет. Вот опять проехал мимо, попробуй, дождись его. И что делать? Неизвестно.

"Дзык-дзык-дзык", — ветер с поля доносит металлические звуки. Это Тоня каждое утро гонит на выпас скотину. Штырь в землю, мерные удары тяжелым молотком. К штырю длинная веревка, другой конец к шее рыжей коровы. Иначе никак. Уйдет, ищи потом ее.

— Смотри мне! — ворчит Тоня и по-матерински любовно прихлопывает рыжую спину натруженной пятерней. Рядом, жмется к заборам стайка разноцветных козочек. Стайка кокетливо потряхивает ушами, косится хитро, усыпляет бдительность. За этими тоже глаз да глаз. Так и норовят обглодать соседские кусты. Мало, что листочки, еще и кору обгложут, снимут, как бритвой. — Вот я вам! — Тоня демонстративно садится на прихваченный стул. Так и будет сидеть. Набирается молока скотинка. Хорошо.

Хорошо, что не водить теперь ее на дальние выпасы, руку протяни и вот, через дорогу — оно. Поле.

Сколько ж ему лет? И не вспомнит никто. Зато точно все помнят, как колосилась рожь, а то и пшеница, как собирал совхоз по осени подсолнух, кукурузу, горох. Нынче поле зарастает чертополохом. Перестали пахать и сеять. Не до зерна теперь, не до подсолнухов. Никто и не знает, до чего теперь, но по слухам — не до чего хорошего.

И словно в подтверждение, однажды утром, слухи материализовались в какое-то чудовище, изрыгающее тревожные звуки. Звуки, что совершенно чужды самому духу здешних мест. Первыми, уловив непонятный скрежет, вылетели из-за ограды местные активистки-близняшки — приземистые, крепко сбитые девки, с одинаковыми прическами и походками.

— Глядите! Чего это они? — и синхронно вскинули руки в направлении железного монстра с вертящейся трубой. Труба воткнулась в землю и, вращаясь, упорно грызла рыжеватые суглинки. Четверо в оранжевых робах суетились рядом.

— Буровая, — отозвался сосед-пенсионер. Сосед тридцать лет отработал бульдозеристом и выучил все механизмы. Теперь он курил, держа мундштук желтыми пальцами, и, вывернув шею на бок, аккуратно сплевывал на траву. — Нефть, что ли, ищут?

— Какую еще нефть? — подал голос кто-то слева.

Подоспевшие сельчане облепили штакетник с внутренней стороны и с тревогой вглядывались в грохочущий объект.

— Спросить бы надо, чего роют-то, — не унимался голос, но активистки уже перескочили дорогу и, мелькая одинаковыми кедами, решительно двинулись по полю. Вслед потянулись самые нетерпеливые. Подойдя к бурильщикам, сгрудились стайкой. За штакетником притихли.

— Чего-то долго они там, — засомневался голос. Обладатель голоса, по слухам, гонял из Германии подержанные иномарки и недавно отгрохал каменный дом с ванной и настоящим туалетом. Активистки, отчаянно жестикулируя, размахивали руками, отходили и вновь возвращались к рабочим. Примкнувшие, стояли чуть поодаль. Наконец, все повернули обратно. Шли быстро, напряженно глядя под ноги.

— Ну? — тревожно выдохнули за забором.

— Поздравляем! — тряхнули волосами близняшки и развернули вспотевшие лица в разные стороны. — Завод нам тут строить будут.

— Чегоооо? Какой еще завод? — все дружно загудели.

— Самый что ни на есть. Канадский. Панели для домов из бетона, а начинка из стекловаты. Грунт берут на пробу. Проект, говорят. Еще коттеджи для обслуги. Для работников. Воон там, подальше, — и вскинули руки.

— Ну делааа… или врут?

— Похоже, так и есть, — сосед осторожно облокотился на острые деревяшки. Когда проект, завсегда из земли пробу берут. Так и есть, похоже, — и сплюнул.

— И чего теперь? А нас куда? — вытянулись лица.

— Под кобыльи м***да, — нервно хохотнул перегонщик. — Кому вы нужны-то? Проект, это знаешь? Проект, короче. Деньги. Сила. Понимать надо, а вы тут... с огурцами, кому нужны-то? Хе-хе.

— А сам? — сморщилась Зойка Брагина, вдова с четырьмя детьми. — Сам-то чего, не переживаешь, что ли? Или все равно тебе? Это ж чем дышать все тут будем? Бетоном?

— И стекловатой, — подсказал сосед.

— А детки? — Зойка дернула платок и зло уставилась на перегонщика, как будто он уже подогнал фуру со стекловатой.

— Переживай, не переживай, а против не попрешь. Тут думать надо, — обладатель выставил подбородок и поскреб рыжеватую щетину. Может, забор поставлю. Метра три, а? Подойдет? Хе-хе, а может, и продам его, — помрачнев, оглянулся на оштукатуренную махину. — Говорю, думать надо.

Все разом замолчали: переваривали новость. Новость оглушила, поразила до глубины души своей дикостью. Вот ведь, жили — не тужили, а теперь что? Каждый думал о своем и все вместе об одном.

— Нет, это так у них не пройдет, — сузила глаза одна из близняшек.

— Не пройдет, — эхом отозвалась вторая.

— Будем писать, — мотнула головой первая.

— И во все инстанции! — уточнила вторая. — Тащите бумагу у кого есть, прямо сейчас и начнем. Ничего себе: завод!

Принесли листы.

— Вы это, погодите, писать-то — коттеджи ведь, а может и нам чего перепадет, или квартиры дадут, а? — тревожно переглянулись Колька Карась и Васька Сопливый, всем известные лодыри и пьяницы.

— Перепадет, перепадет, — закивал перегонщик. — Сопли подотри. Вам уже двадцать лет, как перепадает, все никак не перепадет. Топор бы, что ли, взяли, вон лес! Глядите, скоро крыша на голову перепадет.

— Ну, ты это, — надвинулись, задышали перегаром.

— Тише! — крикнули активистки, выписывая буквы на листе, — кончай бузу! Значит пишем: " Всего шестьдесят четыре дома", правильно? Это кто у нас? — и, сложив ладони козырьком, развернулись к слепящему асфальту. Чадя и похрюкивая, шлепая вздутым колесом, приближалась мятая кабина. За треснутым стеклом две испитые мордочки с оловянными глазами. Так и проплыли мимо, не в силах перевести зрачки на другой объект.

— Бодягин, что ли?

— Он самый. Валерка. С Тимкой на пару. Видать, навоз где-то подгребли, везут теперь, — сосед зарядил в мундштук новую сигарету, — Вронькиным, должно быть.

— Стой! Эй, куда? — вскочили активистки, одна замахала листком, — тормози, подписывать надо!

— "Тормози"! Ой, я не могу! — шлепнул себя по ноге сосед и в очередной раз, изогнувшись, выпустил на траву коричневую струю. — Да у них тормозов отродясь не бывало.

— Чегой-то расплевался сегодня, — пробурчала Зойка и, дернув узел на шее, потянула платок, — жарко. Эх, лето красное, только живи, а тут на тебе: завод. Что б им повылазило!

— Журнал "Здоровье" читаешь? — сосед строго посмотрел на Зойку. — Нет? То-то, — и поправил очки в нагрудном кармане пиджака. — Вот то-то. Пишут, когда куришь, то слюни не глотать. Никотин, он, если в слюну проникнет, враз кишки проест. Поняла? Так вот. Давайте, что ли, где тут подписывать. Нет, я не могу! "Тормози". Сапогом, что ли? Вооон они уже где! — и кивнул вслед облезлым бортам. Скажут тоже…

Хороший забор у Ольги. Сетчатый. И не зайдет никто, и поле видно. Вон кто-то пошел, на электричку, должно быть. Далеко ушел, почти и не видно уже. Можно и по дороге, а напрямки быстрей. Вьется змейкой тропинка, выводит прямо к автобусу. А вон "Нива" чья-то ползет. И задом почему-то, а дверца откинута вверх. Вот ближе подъехала, остановилась, стоит. А это что? Из-за сиденья вроде как ствол? И тут же резкий хлопок. Брыкнулась на бок одна из козочек, забила копытцами. Что же это? Стреляют! "Тоняяяя!!!" — не помня себя, закричала Ольга и кинулась за калитку. Побежала. Какие-то мужики быстро захлопнули дверцу, взревел мотор. Мелькнули копытца в багажнике. Вот, подпрыгивая на ухабах, заиграли солнечными бликами стекла, вот уже и скрылись в высокой траве. Только пыль и черный выхлоп из трубы.

— Тоня! Видела?!

— Тише. Чего кричишь? Видела.

— Да как же? Кто это?

— А кто бы ни был. Чего теперь.

— Убили же!

— Пусть, — провела трясущейся рукой по щеке, поправила платок. Подцепив вилами жирный пласт навоза, перевернула и шлепнула обратно на кучу. — пусть. Навоз-то вроде перепрел, как думаешь, а? — Ольга поняла: Так переводят душевную тяжесть в физическое действие. — Самую толстую приглядели, — хмурилась Тоня. — Ишь, думали, мясо в ней, а там козлятки. Окотиться она должна была вскоре. Не судьба, значит. Ну, пусть поедят. Пусть. На здоровье.

Ольга осела на березовый чурбак.

— Как же ты… спокойная какая.

— А чего суетиться-то? Им надо, пусть и суетятся. — Подняла голову. — Там все видят. Всем по делам будет. Пойдем, молочка налью. Вон, смотри, как запыхалась. Пойдем.

Под вечер автомобильный гудок.

— Эй, хозяйка! Принимай дрова. — Ольга накинула на плечи свитер, вышла во двор, распахнула ворота. Из кабины спрыгнул Валерик, с другой стороны медленно сполз Тимка. Засеменил, заплелся ногами, нагнув башку, по инерции пролетел вперед и бухнулся в железный столб. Столб загудел.

— Не ломай добро. Слышь, как звучит? — Валерик хозяйски похлопал по столбу, — сгодится еще. — Как заезжать-то будем?

— Задом давай, — Тимка уже стоял на карачках и начал выползать на дорогу.

— Ребята, вы чего? — Ольга зябко повела плечами.

— Чего-чего, устали, не видишь, что ли? — Валерик оттянул штанину на заднице, собрал в горсть, почесал. — Столько напилить! Да еще пила сломалась, мать ее, — сплюнул, — а то бы больше привезли. Давай, черт безрогий! — пнул тимкину задницу, подтянул штаны и полез в кабину. Захрюкал мотор, затрясся кузов. Валясь на стороны, Уазик рывками продвигался в проем железных стоек.

— Левее бери! — качался на ногах Тимка и, вытянув руку, щурил один глаз, силясь поймать Уазик "в прицел". — Левее, говорю, эй!

Тррррах! Содрогнулся забор. Всхлипнуло боковое зеркало. Правый борт повис на столбе, вздыбились щепки, несколько поленьев шлепнулись об землю.

— Да что же это, а!? — Ольга простерла руки, он что, пьяный, что ли???

— А какой же!!! — задохнулся от восторга Тимка, потрясенный Ольгиной наивностью, собрал пьяные губы и перестал качаться. Лицо обрело выражение. Ольге даже показалось, что он на миг протрезвел.

— Ну, так завтра бы приехали! — и с досадой провела ладонью по забору.

— Не боись, щас все будет, — Тимка вновь обмяк и завилял. Кивнул, глубоко нырнув головой, — щас!

Через минуту оба, как жуки, облепили забор, пытаясь выдернуть застрявший борт.

— Тащи монтировку, — хрипел Валерик, навалясь острым плечом, — отогнуть надо. Оглох, что ли?

Поленья бухались об землю и друг об друга. Вырастала внушительная гора.

— Поколоть бы, — робко заметила Ольга.

— И уложить, — кривляясь, прогнусавил Тимка, — и ананас в шоколаде, да? — и вдруг заорал, выпучив глаза. — Тыщу даешь?

— Тим, — вздохнула Ольга, — а ведь ты печником был хорошим, помнишь?

— Почему это "был"? Я и щас еще… — и уронил голову на грудь.

— Давай, печник, е***, — хлопнул по тимкиной спине Валерик, — заводи, ехать пора. Завтра все, завтра.

— А на поле завод канадцы будут строить, слышали? — Ольга поддела носком березовый чурбак, — говорят, бетон со стекловатой.

— Где завод, там и свалка, — заступился Валерик, — глядишь, подберем чего, все ближе, чем в Ведякино. Давай, — и потащил Тимку к воротам. — Мы думали, что маде ин Канада, а это сувенир из Ленинграда, — заорал Тимка.

— Только бы в речку не свалились, — подумала Ольга и натянула прихваченный свитер. Не простыть бы. Вон, какие ночи прохладные.

Ночью не спалось. Вставала, ходила, вглядывалась в окна, опять ложилась. В минуты короткого забытья снилась серая цементная пыль. Пыль выстилала траву, кусты, ползла дальше — к речке. Ложилась на крыльцо, подбиралась к порогу, заползала в дом. В какой-то момент Ольга ощутила резкое удушье, как будто в горло уже насыпали серый порошок. Рванулась, вскочила на кровати. Луна светила прямо в лицо. На часах — полпервого. Отерла пот со лба, — кошмар какой-то.

В стекло осторожно постучали. Нырнула в халатик, щелкнула свет. Кто там еще?

Оказалось, Светка — соседка. Стояла на пороге, кутаясь в накинутый плащ.

— Случилось чего?

— Оль, ты извини. Вечером приехала, с утра уезжаю. Скажи хоть, чего там? Говорят, завод, что ли, какой?

— Сама не сплю. В мыслях стекловата уже в уши лезет. Это ж ты представь, бетонный завод и прямо здесь! Вон, в поле.

— А я слышала, крематорий наверху, возле погостов наших. Уже табличку прикрепили.

— Еще и крематорий?! Ну, совсем хорошо. Значит, пыль, вонь, гробы по улице и пепел на голову. Отлично. А я недавно ходила вверх по речке, запруды видела. Вода-то поднялась, и знаешь, кто?

— Ну?

— Бобры. У нас бобры! Будут они тебе в грязи ковыряться. Значит, чисто здесь, раз бобры.

Ну, теперь подольют им говнеца, и нам мало не покажется. Колодцам труба, посадкам тоже. Все загадят.

— Ооой, — застонала Светка и взяла лицо в ладони, — Что ж они творят? Да не надо от них ничего, лишь бы не лезли, не трогали людей. — Всхлипнула, помотала ладонями. — Мы ж ведь только ремонт сделали, ссуду в банке взяли, посадили все, думали, хоть здесь проживем, и что теперь? — Подперла щеку, уставилась в темное окно, стала вытирать слезы. — Мало им Москвы — дома рушат, центры эти, торговые, на голову лепят, людей на улицу вышвыривают, так и сюда добрались. — С досады хлопнула ладонью по столу.

— Может чайку? — встревожилась Ольга.

— Давай, — шмыгнула носом. — Хуже не будет. Длинькая ложкой в стакане, откусывала от печенья. — Дрова, что ли привезла?

— Валерка с Тимкой. Чуть забор не снесли.

— Ну, и чего они?

— Свалку ждут.

— Ясно.

Тоня целыми днями возится по хозяйству. Корова, козы, куры. Навоз. Всех выпасти, загнать домой, напоить, подоить. С мужем было легче, хоть и болел он. Ольга помнит мужа, высокого, прямого, как палка, старика. "Дед", — говорила Тоня. Может быть потому, что у них были внуки.

Вечер. Ольга у края поля, наблюдает закат. Багровый диск садится на горизонт, выстреливает краски на облака. В небе абстрактные всполохи — розовые, малиновые. Диск вызывающе огромен. Ольга, как в детстве, протягивает руку, подставляет ладонь. Неправдоподобная красота. Раскаленная за день земля отдает тепло, тепло смешивается с вечерней прохладой, обращается в туман. Туман ширится, наползает волнами, а прямо на Ольгу, из мохнатых клубов, выдвигаются рогатые существа, как старинные воины в рогатых шлемах. Ступают осторожно, вглядываясь перед собой, а прямо за ними высокий силуэт в плаще, капюшон надвинут низко, в руке посох. Постояв у края, все разворачиваются обратно. Так старик пас коз. Это была его обязанность. Вот, пять лет уже, как умер, и Тоня теперь одна. Тяжело, но выручает молоко. Летом дачники стоят в очередь. Тоня ведет список. Ничего, прожить можно, главное не лениться. Да и какая тут лень? Хозяйство — оно такое. Затягивает, и не бросишь его.

Ольга тоже ходит за молоком. Разве сравнишь его, из-под коровы, с пакетами в магазинах? Неизвестно, что льют. А козье, так вообще, — лекарство. Говорят, пахнет оно — чепуха. Врут те, что пить не хотят. Придумывают себе отговорки. Но не только за молоком ходит Ольга, опять же — поговорить.

— Тонь, слышала, поле-то наше канадцам продали. Завод, говорят, будут строить. Уже буровая приезжала, пробы брали. Говорят, точно будут строить. Прямо здесь.

— Будут, так будут, — на плите бурлят кастрюли. Тоня, улыбаясь, помешивает пойло большим половником. Какое настроение, — так и доиться будет скотина. А пойло? Корове и козам дать. Подкормить надо, не все ж им траву щипать.

— Где пасти-то будешь?

— А где раньше пасла, там и буду. Вон, за бугром тоже поле. Туда пойдем.

— А за бугром, говорят, крематорий будет.

— Значит, в лес пойдем. На опушки. Косили же раньше? Вот и теперь станем, раз так.

— А пыль, грохот, люди?

Тоня положила половник, отерла руки об передник, вздохнув, села на табуретку.

— Знаешь, что я тебе скажу?

— Что?

— А то. Родина моя здесь, могилки. Куда мне теперь? Небось, кричали на собрании крикуны-то?

— Кричали, точно. Хорошо, мол, квартиры дадут.

— Это сопливые, небось? Так они всю жизнь на огороде своем в бурьяне пьяные провалялись. Палец о палец не ударили. Крикуны. Пусть кричат, пустобрехи.

— А у кого дома хорошие, так продавать собираются. Уедут, наверное.

— Скатертью дорога. Толку-то от них? Ни травинки не посадили, не выходили. Вся забота — шашлык поджарить, да песни поорать. Им плевать на это поле, что есть оно, что нет. Тут я читала: сдали наши какое-то поле в аренду корейцам. Так они, знаешь что?

— Что?

— Руками его стали обрабатывать. Представляешь? Ру-ка-ми. Сначала сеяли в лунки, а потом, когда сорняк пошел, каждую травинку выдергивали, да с корнем. Это ж удумать надо! Спали там же, по краю, в дома не шли. Поливали ведрами. Таскали как муравьи. А пришел урожай, — так ни одно зернышко не пропало. Вывозили машинами зерно-то. Так вереница и шла, конца ей не было. Только рты все и разинули. Корейцы! А ты говоришь...

И хотя Ольга ничего не говорила, живо представила себе вереницу машин, доверху груженых зерном, и тихих трудолюбивых корейцев с истертыми руками.

— Дааа… и чего потом?

— А убрали их скоренько по-тихому. Это ж как увидели, чего можно добиться от земли, так и убрали. Иначе самим так же надо. А кто ж будет корячиться? Вот и продают землю. Канадцам, говоришь?

— Точно.

— Вот, тебе, моя дорогая, и весь сказ. Такие дела.

— Это нам корейцами, что ли, стать?

— Да хоть марсианами. Не помешало бы некоторым. Глядишь, увидали бы землю-то. Поняли бы, какая она. Кормилица.

— А козочку, может, Валерка застрелил? Или дружки?

— Это не свои. Пришлые, небось. Да и не важно. На здоровье. Говорила же — всем по делам будет.

Помолчали.

— К источнику-то ходишь?

— Это к какому?

— К Пантелеймону целителю. Там, в Ведякино, за поворотом в низине — речка. А рядом ключик бьет — "Источник" назвали. И купель там же выстроили. На крещение хожу, окунаюсь, да и так тоже хожу. Заболит чего или мысли какие мрачные одолеют. Думаешь, закопалась баба в огороде и не видит, что творится? Все вижу. Все чувствую. Это время настало такое. Бессовестное. Дуреют от денег. За деньги можно все. Захотят — и нас сметут. Проедут по головам и не заметят. Да нельзя раскисать-то. Вот схожу, помолюсь, окунусь, выпью водички и вновь за работу. Помогает он, и не только в недугах телесных, а и духовно.

Сквозь пар, лицо Тони смотрелось таинственно и значительно. Как лицо доброй феи, взирающей на несуразицу дел земных, на глупых ее обитателей.

— А не у вас ли тут купель? — обратилась Ольга к продавщице в маленьком бревенчатом сельпо.

— У нас, у нас, — приветливо закивало сразу двое: продавщица и опрятный старичок — единственный покупатель. Старичок, закончив кивать, наклонился к прилавку и сощурился на ценники, примеряясь к колбасным изделиям. Рядом на полу облизывалась собачка.

Купив одну сосиску, старичок вывесил ее над собачкиной головой и стал вращать кругами:

— Ну, давай!

Собачка вскочила и, не спуская глаз с сосиски, стала крутиться на задних лапках, лишь в последний момент доворачивая голову.

— Цирковая! — одобрила Ольга.

— Службу знает! — продавщица опустилась на табуретку, устроила подбородок на сложенные руки, вытянула губы трубочкой, — фюить! Молодец, Жулька, не забыла, как плясать. — Понизив голос, указала глазами на старичка. — Раз в месяц с пенсии только и покупает ей по сосиске. А то и реже. Забудешь тут. — И вздохнула.

— А вы кто будете, не корреспондент, часом? — и посмотрела на внушительных размеров Ольгин фотоаппарат.

— Купель ищу, — уточнила Ольга, поправляя на плече широкий ремень.

— Жаль, — вздохнула продавщица, — а то бы написали про нас. Через день света нет. Пол, вон — глядите! Завтра провалится, — и прикрыла глаза. — Жаль.

Старичок закончил вращение и опустил сосиску ниже:

— Ну, заслужила. Держи! — Ссыпал мелочь в кошелек, обернулся к Ольге. — А купель там, — и загреб рукавом, — выйдете, направо повернете и по дорожке. Все вниз, вниз, между домов. За мостиком она и будет, купель-то…

Дорожка, как и сказал старичок, вилась между домов. У поворота, на заборе табличка: "Источник св. Пантелеймона".

Вот и мостик — изогнутые железные перила и доски поперек. "Близко уже," — подумала Ольга и осторожно ступила на первую доску.

Купель возникла словно из-под земли. Сразу за мостиком и нарисовалась. Действительно, нарисовалась, как картина. С виду — часовенка: красный кирпич, маленький купол и крестик наверху. Тихое журчание прозрачной воды. Вокруг склоненные деревья. Ольга отворила дверцу. В прохладной полутьме — деревянный короб, наполненный водой, ступеньки, поручень. В нишах каменных стен — небольшие иконки, рядом притушенные свечки. Ольга подумала: "Ходят люди". Положила фотоаппарат на скамеечку, сняла одежду. Держась за поручень, осторожно спустилась по скользким ступенькам. Ну, Господи, благослови! Втянула воздух, перекрестилась, ушла под воду с головой. И так три раза. Сквозь щели крыши проникали солнечные лучи, колыхались на потревоженной воде бликами. Растираясь жестким полотенцем, ощутила необыкновенную легкость и какую-то необъяснимую радость. Да. Вот он источник! И впрямь — святой. Вышла за дверь, переводя дух, присела, склонилась над перекатом из крупной гальки, собрала мысли. Где-то там, далеко, плыл помятый Уазик, неся в себе пропащих Тимку с Валериком. Размахивали руками, горячились и плакали люди, кромсал землю железный монстр, падали от воровских ружей козы, а над всем этим — спокойное Тонино лицо.

Крохотные рыбешки подрагивали в воде, стояли против течения, тыкались носиками в зеленую траву. Трава шла по дну, выстилала ложе переката, заполоняла пространство. В тени деревьев щебетали птицы. Вода от травы казалась изумрудной, пахло свежестью и покоем. Из бетонного кольца с крышкой выдавался маленький железный носик, сочился тоненькой струйкой. Ольга подставила кружку, попила, отерла лицо, набрала воды в пластиковую бутылку. Ну, вот. Вроде и все. И куда же ты течешь, вода? Вгляделась в горизонт, в яркую синь и барашки облаков. Там, за деревьями, где небо сливается с землей, раскатывались, ширились, перетекая одно в другое, пока еще бесконечные поля. Тянулась к солнцу, наливаясь соками, яркая зелень. Жаркое дыхание жизни. И была в этом такая правда, такая высокая идея.

2009