|
|
Первое
Как странно: впервые за много лет
Я чувствую запах сливок;
С эспрессо смакую зиму,
Тупею от магазинов,
Подмигиваю счастливым
Глазам на большом Майдане,
Гадаю...
Как странно: впервые за много лет.
Как странно: я думала никогда
Уже не надену красного;
И рифма простая: «страстные»
Для рук и для слов — «прекрасные»,
И девочки в ярких шарфиках,
И эти цветные шарики...
Как странно, я думала — никогда...
Как странно, что снега на Новый год
За неким как будто сговором
Осталось на самом дне...
Как это все-таки здорово:
Верить своей стране!
Как странно: впервые за много лет
Не чувствую тяжесть боли,
Не прячусь от телефона,
Поддакиваю влюбленным,
Подъезды беру без боя;
Считая чужую сдачу,
Не плачу...
Как странно: впервые за много лет.
Не зная вопроса, ищу ответ,
И он сам собой находится;
За вечером ночь охотится,
За ночью приходит день,
И топит ночную тень,
И белым по белому красит свет...
Как странно: впервые за много лет.
Второе: «Здравствуйте!»
Привет, народ. «Народ» — пустое слово
Из области архивных умозрений.
Не так рука, когда ее — по локоть;
Не так виски, когда дежурит время.
Не так весна: вся кровь срасталась с нею;
По желобам артерий — ток капели;
«Народ» — не важно: «индивид» важнее.
А в Лавре до сих пор поют, как пели,
Заутреню о предстоящем чуде
И никогда не поминают имя;
И странное в душе такое чувство
Присутствия в большом и древнем Риме
Безумно юного из Назарета,
И нематерого среди матерых;
«Народ», «народ», «народ» — при чем тут это?
Он был один за всех, как мушкетеры.
... Когда сегодня мы стояли рядом:
Дурной улыбкой бросив вызов власти,
Глаза Христа, как старая отрада,
Из каждых глаз нам говорили «Здрасьте».
Третье: «Улыбка»
И снова вдоль Большой Подвальной
На мостовую снег ложится
И взгляд хрустальный и печальный
Бросает на стальные джипы.
И девочка стремглав несется,
Забыв про зонтик длинноногий;
Ей улицы — близки, как сестры,
Ей со столицей по дороге.
Кто без корней, тому крылатость
Даруется: ей трудно слишком
Устройство деревенской хаты
Представить только понаслышке
И разглядеть на огородах —
Из окон поезда — капусту!
Она из тех музеев родом,
Где Врубель спит и в залах пусто.
Под звуки городского вальса
В глаза бросается, как дура,
Ее мозоль нетрудовая
На среднем — от литературы.
Ее невинная влюбленность
Из старой-старой киноленты
В читающего Гумилева
Мальчишечку-интеллигента.
Ее привычка больше жизни
Ценить любви необходимость
И в ком-то бранном и мужицком
Все ту же узнавать ранимость —
Понятную для всех наречий
Прозрачную хрустальность взгляда:
Как будто снег пришел погреться
К ней на руки, под колоннады.
И сброшена была условность
Культур, сословий, расстояний;
Крещатик, позабыв про скромность,
Прозрел, что был — Крещатым Яром,
И с полем говорил на равных,
И с ветром маялся по миру;
И девочка, как Ярославна,
По-бабьи руки заломила.
И древние рыданья тихо
На землю выпали родную.
...В ботинках, купленных — в бутике (!) —
По Пушкинской на Прорезную
И дальше на Майдан, по кругу,
Вдоль столиков, сердец и баров,
Веду саму себя за руку —
И улыбаюсь...
Четвертое: «Апельсины»
Шли по улице гурьбой
Ты да я да мы с тобой.
Было небу — радужно.
И летели апельсины,
Золотые апельсины,
Озорные апельсины,
Расписные апельсины, —
Как на Пасху крашанки.
К нам за шкирку, к нам на грудь
И еще куда-нибудь,
Где душа, наверное.
Было дереву — красиво,
Было облаку — красиво,
Было улице — красиво,
Было бабушке — красиво
На скамейке в скверике.
Мускулистый мой собор
Замер, опуская взор,
Как воришка с выручкой.
И тебя так было много,
Так тебя смеялось много,
Так тебя шутило много,
Так тебя грустило много...
«Златоглавый, выручи!»
Прыг — и чудо тут как тут.
Шел оранжевый верблюд,
Дерзкий и отчаянный.
И так много было Бога,
Так смеялось много Бога,
Так шутило много Бога,
Так грустило много Бога ...
Знаю, чем кончается.
Пятое: «Друзья»
Еще — не больно. Еще — мы рядом.
Еще идем Гефсиманским садом.
Еще нам ветер щекочет веки.
Еще никто не сказал «навеки».
И привкус розы. И хруст сандалий.
Еще — не утро. Еще не сдали.
Еще не время платить по счету.
Глядишь под ноги. Целуешь в щеку.
Приказ услышан. Блеснули ружья.
Рассвет на небе бледнее кружев.
Потом отправят судью на мыло...
Прости мне, Боже! Прости мне, милый!
Любой ответ наш — вопросу равен.
Уже — не страшно. Уже без правил.
За все на свете нас Бог рассудит:
За то, что было. За то, что будет.
За привкус розы. За хруст сандалий.
За то, что утро откроет дали;
За то, что ночью дышалось садом;
За то, что шли мы с тобою рядом...
Шестое: «Гусарская баллада»
Было, конечно, в ней что-то от Бога,
но, к сожалению, очень немного...
О. Соловьяненко
Он был дикий. Он был с гор:
Я его не знала.
Он пришел ко мне, как вор,
И украл кораллы.
Мы неслись рука в руке
Мимо магазинов
И на малом огоньке
Поджигали зиму.
Мы взахлеб ругали власть,
Слушали гитары;
Мы поэтничали всласть,
Пили, как гусары,
Полутеплое вино
И больную память...
Он мне Родину одной
Доверял, как знамя.
Нам был гадок всякий царь
По рублю за штуку;
Мы от Божия лица
Не смывали руки.
Нынче год совсем не тот:
Друг мой, горд и знатен,
С царской дочкою живет
В каменных палатах.
Седьмое: «Оранжевое небо»
Вроде, все у меня есть: и пища, и кров,
И книги: Верлен («Романсы без слов»),
Ахматова («Реквием»), Пастернак...
А что-то не так, а что-то не так.
Телевизор включаю: сериал, футбол.
Рокер скулит: «Какая боль!
Аргентина-Ямайка: пять-ноль».
Честно говоря, мне все равно.
Дошли стрелки до нужной точки.
Позвонила мама: как дела у дочки.
Подруга из дальнего далека...
«Все отлично. Пока-пока».
На углу Прорезной — политический сбор:
Сошлись граждане на ответственный разговор,
Чтобы решить, кто из них вор:
Кого на алтарь, на плаху кого.
Бабочка села — ловлю момент,
Пестрый, как сказочный континент.
Неужели Атлантида все-таки была?
В воздухе тают колокола.
Апельсины, мандарины помню, радость...
Помню, что руки... Помню, что рядом...
Помню, гадали:
Орел да решка...
Небесный Царю!
Прости нас грешных!
Восьмое: «...Не знаю»
...Сколько еще нас таких...
Меры, веса не зрящих... Скажи!
(из частной поэтической переписки).
Я не скажу: не знаю,
Сколько еще терпеть.
То, что случилось с нами, —
Это способность петь.
Это случилось раньше.
Может, седьмого дня...
Тупость меня не ранит.
Бред не страшит меня.
Слово «несправедливость»
Не будоражит кровь.
Все, что осталось, — ливень...
(Рифма ясна: «любовь»).
Помню, мечталось в детстве:
Слава, признанье, шик...
Все, что осталось, — делать
Фантики для души.
Может, еще не поздно.
Может быть, нам дано
Не становиться в позу
И не играть в кино.
Вычеркнуть комментарий:
Сущность поймем и так.
Все остальное — старый,
Фаустовский пустяк.
Сердце, конечно, сразу...
Чуточку позже — взгляд.
Боже, зачем нам разум?
Чтобы постигли ад?!
... Я не скажу, не знаю.
Главное, не тужи.
Все, что случилось с нами —
Это способность жить.
Девятое: «Сплетни»
Говорять, на площади светло:
Там мечты лучами заметает,
И в лучах, как сахар, льдинки тают —
Говорят, на площади светло.
Говорят, на площади темно:
Там костры проветривают небо,
Все пропахшее навылет снегом, —
Говорят, на площади темно.
И народу тысячи пришло
На Крещение огнем и светом;
Что потом — не нам судить об этом:
Говорят, на площади светло.
Десятое: «Легкость»
Ибо, кто из вас меньше всех,
тот будет велик.
[Лк. 9:18]
Отсутствие довесков: кость и дух —
И есть ответ на все вопросы Гете.
Оркестр Бога — в шорохе полета,
Почти не различимого на слух.
Друзья полнеют — видимо, к добру:
Их капитал стабильно нарастает;
Лишь я, как невесомая, летаю
И невесомых в спутники беру.
Мне нравятся и даль, и высота,
И ребра, что не тяжелее пара,
И этот мой безбожник Че Гевара
С глазами православного Христа.
Последнее:
«Наше время, или Привет, детка»
Зрачков не выведать: черт-те что
Под солнцезащитной ложью.
Я старше тебя лет эдак на сто
И лет на десять моложе.
Привет, детка. Привет, Эпоха.
Кокотка. Постмодернисточка.
Явилась, чтоб сердце какого-то лоха
За день размотать на ниточки.
Пока в экзистенциальном подвальчике
Я пью саперави прошлого,
Ты в парке на лавочке с Божьим мальчиком
Облизываешь мороженое.
Не серчай на меня, мамуля: я с горя, а не со зла.
Кто не видится, тот не ссорится.
Мы не видимся: я — философ, и я ушла,
А ты так и останешься — преподавателем философии.
Моя революция — брак во сне,
А после — обет безбрачия...
И только твои сыновья по мне
Тоскуют, как по утраченной
Юности...
Послесловие
Как давеча в Риме, спазмами
За горло хватает тишь.
Сижу у Христа за пазухой —
Ты рядом со мной сидишь.
Я слышу, речей не слушая;
Я снюсь небесам без сна:
Туда, в эскадрилью с душами
Взойдет и моя одна.
Не креслами и не люстрами
Обставится зал Суда.
Любовь — моя революция,
Которая никогда
Не выиграет истории
На фронте войны людской;
Ты помнишь, нам уготовили
Не рай и не ад — покой.
В Конечное время Выбора
В Последнем из всех строю
Стою у Христа на выданье, —
Как дурочка, и пою.
|
|
