• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• ФОРУМ
• Реализация
• Реклама
• Предприятие

XXIV
О ЛЖИ

Лондон, 21 сентября ст. ст. 1747 г.

Милый мой мальчик.

Получил с последней почтой твое письмо от 8 н. ст. и нисколько не удивляюсь тому, что тебя поразили и предрассудки папистов в Эйнзидлене, и все нелепости, которые они рассказывают о своей церкви. Помни только, что заблуждения и ошибки в отношении взглядов, как бы грубы они ни были, если они искренни, должны вызывать в нас жалость, и не следует ни наказывать за них, ни смеяться над ними. Человека с ослепшим умом надо пожалеть так же, как и того, у кого ослепли глаза: и если в том и другом случае кто-нибудь сбивается с пути, он не виновен и не смешон. Милосердие требует, чтобы мы направили его на путь истинный, и милосердие же запрещает нам наказывать или высмеивать того, кого постигла беда. Каждому человеку дан разум, который им руководит и должен руководить, и хотеть, чтобы каждый рассуждал так, как я, все равно что хотеть, чтобы каждый был моего роста и моего сложения. Каждый человек ищет правды, но одному только богу ведомо, кто эту правду нашел. Поэтому несправедливо преследовать, а равно и высмеивать, людей за те убеждения, которые сложились у них в соответствии с их разумом и не могли не сложиться иначе.

Виновен тот, чьи слова или поступки заведомо лживы, а не тот, кто честно и искренне в эту ложь поверил. Я действительно не знаю ничего более преступного, более низкого и более смехотворного, чем ложь. Это — порождение злобы, трусости или тщеславия, но, как правило, ни одно из названных чувств не достигает с ее помощью своей цели, ибо всякая ложь рано или поздно выходит на свежую воду. Если я солгал по злобе, чтобы повредить доброму имени человека или его карьере, я, может быть, действительно на какое-то время нанесу ему вред, но можно с уверенностью сказать, что в конце концов больше всего пострадаю я сам, ибо, как только обнаружится моя ложь (а она вне всякого сомнения обнаружится), меня осудят за то, что я был так низок, и все, что бы я потом ни сказал в порицание этого человека, пусть даже это будет сущая правда, сочтут клеветой. Если я буду лгать или прикрываться двусмысленностью, а это одно и то же, для того чтобы оправдать какие-то слова свои или поступки и тем самым избежать опасности или стыда, которых боюсь, я сразу же выдам этим и страх свой, и ложь, и, таким образом, я не только не избавлюсь от опасности и позора, но лишь усугублю и то, и другое и к тому же выкажу себя самым подлым и низким из людей, — и можно быть уверенным, что ко мне так и будут относиться до конца моих дней. Страх, вместо того чтобы отвращать опасность, ее накликает, ибо тайные трусы начинают члеймить явных. Если человек, на свое несчастье, совершил какой-то проступок, самое благородное, что он может сделать, это откровенно признаться в нем — это единственная возможность искупить его и получить за него прощение. Увиливание, увертки, подтасовка, для того чтобы избежать опасности или неудобства, настолько низки и выявляют такой безотчетный страх, что человек, прибегающий к ним, заслуживает только пинка и, кстати говоря, нередко его получает.

Есть и еще одна разновидность лжи, сама по себе безобидная, но до крайности нелепая, я говорю о лжи, порожденной неправильно понятым тщеславием; такого рода ложь сразу же компрометирует саму цель, ради которой возводятся все эти хитрости, и завершается смущением и посрамлением того, кто их измыслил. Сюда относятся главным образом ложь рассказчиков и ложь историков, назначение которой — безмерно прославить ее сочинителя. Он всегда оказывается героем созданий своей фантазии: он подвергался различным опасностям, которых, кроме него, никто никогда не мог избежать; он собственными глазами видел все то, что другие люди знают только из книг или понаслышке; на его долю выпало больше bonnes fortunes, чем он вообще когда-либо знал женщин; и за один день он ухитрился проделать столько миль, сколько ни один курьер никогда не проделывал за два. Ложь эта скоро разоблачается, и хвастун становится предметом всеобщего презрения и насмешки. Так помни же пока ты жив, — только строгая правда может быть водительницей твоей по свету и, лишь следуя ей одной, ты не осквернишь ничем ни совести своей, ни чести. Это делается не только во имя долга, но и ради твоих же собственных интересов, доказательством чего является то, что отменные дураки бывают в то же время и величайшими лжецами. Стоит только присмотреться к этим людям, и ты убедишься, что я прав. Сам я сужу о том, правдив ли человек, на основании того, насколько он умен.

Письмо это ты, очевидно, получишь в Лейпциге: жду, что, живя там, ты будешь внимателен и аккуратен, и требую этого от тебя, потому что до сих пор и того, и другого тебе очень недоставало. Помни, что, когда летом мы увидимся с тобой, я очень пристально тебя рассмотрю и никогда не забуду и не прошу тебе недостатков, от которых в твоей власти было уберечься или избавиться, и что, помимо м-ра Харта, в Лейпциге следить за тобою будет немало глаз. Прощай.

МАКСИМЫ

Быть в меру скрытным — вот в чем заключается тайна людей сильных; слабость же и криводушие, пытаясь скрыть себя, все обращают в тайну.

Человеку, который ничего о себе не рассказывает или рассказывает все, никто ничего не доверит.

Если дурак знает правду, он расскажет ее другим просто потому, что он дурак; если она стала достоянием подлеца, он выдает ее тогда, когда ему это будет выгодно. Женщины же и молодые люди очень часто выбалтывают тайны, которые знают, из одного только тщеславия: им льстит, что кто-то с ними был откровенен. Поэтому ни на тех, ни на других тебе лучше не полагаться.

Если человек невнимателен к тому, что делает сейчас, каким бы ни было его дело, если, будучи занят им, он думает в эту минуту о другом или берется за два дела сразу, — можешь не сомневаться, — это человек легкомысленный и мелкий.

Пусть тот, кто не умеет распоряжаться своим настроением, вниманием к выражением лица, даже и не мечтает достичь успеха в политике. Самый слабый человек на свете легко одержит верх над самым мудрым, если тот поддастся порыву страсти. Тот же, кто не властен над выражением своего лица, невольно выдает свои мысли.

Не доверяй всем тем, кто выказывает тебе чрезмерную любовь, едва успев познакомиться с тобою и не имея на то достаточно оснований. Будь также осторожен с теми, кто смущенно признается тебе, что повинен во всех основных человеческих добродетелях, которые он именует слабостями.

Как в дружбе, так и во вражде поставь определенные границы доверчивости твоей и неприязни: пусть первая не доходит до того, чтобы стать опасной, а вторая — непримиримой. В делах могут быть очень странные превратности!

Прокладывай дорогу к разуму человека через его сердце. Дорога, ведущая непосредственно к разуму, сама по себе хороша, но, как правило, она несколько длиннее и, пожалуй, не столь надежна.

«Как мужчина» — стало сейчас очень модным выражением: «действовать, как мужчина», «говорить, как мужчина»— означает теперь всего-навсего поступать грубо и говорить несдержанно. Человек сильный выказывает свое мужество спокойными словами и решительными поступками: он не горяч, но и не робок.

Человек рассудительный, попав в неприятное положение, когда приходится не раз спросить себя: «Что же мне делать?» — скажет себе: «Ничего». Если разум не подсказывает ему хорошего пути или во всяком случае какого-то пути, не столь худого, как все другие, он сразу же остановится и будет ждать, пока все прояснится. Человек мелкий и суетливый на это не способен, он все равно будет стараться что-то сделать, он, как слепая лошадь, не боится опасности, потому что ее не видит. Il faut savoir s'ennuyer (Надо уметь скучать (франц.)

Для всякого дела нужнее всего бывает терпение: многим хочется, чтобы ты выслушал их историю больше, нежели чтобы ты исполнил какую бы то ни было другую их просьбу. Надо уметь выслушивать со спокойным лицом несуразные требования человека раздраженного и не показывать вида, что ты устал, когда какой-нибудь тупица нагромождает бесчисленные подробности в своем на редкость скучном рассказе. Это еще самая низкая плата, которая взимается с человека за его высокое положение.

Всегда следует обнаруживать обман и замечать неразумный поступок, но часто совершенно неправ тот, кто стремится выставить то и другое напоказ. У человека, занятого политикой, глаза всегда должны быть открыты, но нередко ему приходится делать вид, что он ничего не видит.

При дворах не бывает людей, недостойных твоего усердия и внимания: звеньям, из которых образуется придворная цепь, нет числа, и все их даже невозможно вообразить. Ты должен терпеливо выслушивать скучные сетования какого-нибудь церемониймейстера или пажа с черной лестницы: ведь очень может быть, что он спит с близкой родственницей любимой служанки какой-нибудь фаворитки влиятельного министра, а то даже и самого короля, и поэтому неисповедимыми путями может причи нить тебе больше пользы или вреда, чем любое высокопоставленное лицо.

При дворе достаточно бывает иногда иметь одного хорошего покровителя, если только у тебя нет там личных врагов, а для того чтобы их не было, ты должен принести в жертву (так же, как индейцы приносят жертвы дьяволу) большую часть обуревающих тебя страстей и немало твоего времени бесчисленным злым духам, которые там реют всюду, — этим ты сможешь отвести и предотвратить все зло, которое они способны тебе причинить.

Молодой человек, каковы бы ни были его достоинства, никогда не может возвыситься сам по себе: подобно плющу ему приходится обвиваться вокруг некоего власть имущего или влиятельного человека. Ты должен известное время находиться в услужении у какого-нибудь министра, и лишь впоследствии кто-то другой окажется в услужении у тебя. Нерушимая же верность, с которой ты будешь служить этому министру, даже если потом он и попадет в опалу, будет вменена тебе в заслугу и послужит тебе доброй рекомендацией у его преемника. Личную привязанность министры ценят гораздо больше, чем приверженность своей партии.

Коль скоро короли бывают зачаты и рождены подобно всем остальным людям, следует допустить, что они принадлежат к человеческому роду, и, может быть, если бы их воспитывали так же, как всех остальных, они бы ничем не отличались от прочих людей. Но, начиная с колыбели, им льстят, развращают их сердца и кружат головы, — поэтому они и кажутся какими-то совсем особыми существами. Ни один король ни разу еще не сказал себе: Homo sum, nihil humani a me alienum puto (Я человек и ничто человеческое мне не чуждо (лат.)

Никакая лесть не покажется им чрезмерной; опьяненыt ею с детства, они, как заядлые пьяницы, только и требуют, что вина.

Личная преданность ценится ими выше, чем общественные заслуги, и более щедро вознаграждается. Они настолько тщеславны и самовлюбленны, что думают, будто люди по доброй воле воздают им должное, и не видят, что привязанность эта — лишь вынужденная жертва, принесенная их могуществу.

Если ты хочешь заслужить расположение своего короля, умей потакать его слабостям. Обращением к его разуму очень трудно достичь успеха.

При дворах застенчивость и робость так же предосудительны, как опрометчивость и бесстыдство. Спокойная уверенность и холодная невозмутимость в сочетании с наружной скромностью — вот та золотая середина, которой необходимо придерживаться.

Никогда не обращайся с просьбами, которые, по всей видимости, вряд ли будут удовлетворены, ибо, если ты будешь добиваться недостижимого и того, о чем не подобает просить, министры до такой степени привыкнут тебе отказывать, что им ничего не будет стоить отказать тебе и тогда, когда просьба твоя будет вполне законной и обоснованной При дворах очень принято — и это большая ошибка — просить обо всем для того, чтобы получить что-то. Так оно и бывает: что-то ты при всех обстоятельствах получаешь: отказ и насмешку.

Существует некий придворный жаргон, болтовня, разговор ни о чем, который сводится исключительно к пустякам, когда великое множество слов тратится на то, чтобы высказать ничтожно мало или вообще ничего. Дуракам он заменяет то, что они не способны высказать, а людям разумным — то, что им высказывать не следует. Это язык утренних королевских приемов, гостиных и передних, знать его необходимо.

Всякий человек, находящийся при дворе, должен быть учтив и воспитан: личина эта может прикрыть множество безрассудств, подобно тому как личина благотворительности прикрывает собою не меньше грехов. Мне довелось знать одного очень знатного человека, занимавшего высокое положение при дворе, где его уважали и почитали. Самое лучшее, что можно было про него сказать, — это то, что он был смиренно горд и благовоспитанно глуп.

Трудно сказать, кто глупее, — тот ли, кто говорит всю правду до конца, или тот, от кого вообще никогда не услышать правды. В политике, как и в торговле, необходимо иметь доброе имя. Ни в той, ни в другой обманывать много раз невозможно.

При дворе люди обнимаются, не будучи знакомы; не будучи друзьями, оказывают друг другу взаимные услуги и вредят друг другу без ненависти. Выгода, а отнюдь не чувство, — вот, что произрастает на этой почве.

Расхождение в мнениях, пусть даже в пустяках, отчуждает мелкие душонки, и это особенно часто имеет место среди лиц высокого звания. Хвалить чьего-то повара или портного нисколько не труднее, чем его порицать, а напротив, куда проще, на это даже уйдет меньше слов. Предмет этот не достоин обсуждения, так же как сами люди эти не стоят того, чтобы с ними спорить. Вразумить их немыслимо, а вызвать их неприязнь очень легко.

Приветливое, открытое лицо и непринужденное поведение очень полезны при дворе, дураки считают тебя человеком добрым, интриганы же — лишенным каких-либо тайных замыслов.

Есть обстоятельства, при которых человек должен открыть одну половину своих тайных мыслей, для того чтобы лучше скрыть вторую, однако обстоятельства редко вынуждают его выдать их все. Нужен великий талант, для того чтобы знать, сколь далеко можно зайти и где надлежит остановиться.

Церемонии при дворах необходимы: они укрепляют и охраняют манеры.

Лесть — это низкопробная монета, но при дворе без нее нельзя обойтись, это карманные деньги для каждого: обычай и общее согласие столь решительно пустили ее в обращение, что люди перестали замечать ее фальшь и на законном основании ее принимают.

Если высокопоставленное лицо отклоняет твою обоснованную просьбу и этим выказывает тебе пренебрежение или презрение, если ты бессилен дать выход охватившему тебя негодованию, будь достаточно мудр, чтобы скрыть его и сделать вид, что ничего не произошло. Видимое благодушие с твоей стороны может предотвратить неприязнь этого человека, и все еще может уладиться; если же в твоей власти чем-то его ущемить, скромно намекни ему, что, посмей он задеть тебя, и ты не преминешь отплатить ему тем же. Страх, если только он настоящий и имеет под собой основания, — может быть, более действенное начало при дворе, нежели любовь.

При дворе гораздо больше людей, которые могут повредить тебе, нежели тех, которые могут помочь; умей угодить первым и привлечь на свою сторону вторых.

Неуклюжесть приносит человеку больше вреда, чем это принято думать: она часто ставит его в смешное положение, и достоинство его всегда бывает унижено.

Хорошее воспитание надежнее всего защищает человека от тех, кто плохо воспитан.

Результат хорошего воспитания — достоинство, которое самые заносчивые люди всегда уважают. Дурное же воспитание вызывает и поощряет близость самых робких. Никто никогда не говорил дерзостей герцогу Мальборо. Никто не говорил ни единого учтивого слова сэру Роберту Уолполу, хотя многие ему льстили.

Когда, в царствование короля Вильгельма, были изъяты из обращения старые монеты с обрезанными краями и были выпущены новые, то для того чтобы впредь их не портили, на обрезе монеты достоинством в одну крону стали чеканить слова et decus et tutamen (и украшение и защита (лат.) Подобной же цели служит и хорошее воспитание.

Знания могут придать человеку вес, но только воспитанность может придать ему блеск, а людей видящих гораздо больше, нежели способных взвесить.

Большинство искусств требуют длительного изучения и усердия, но самое полезное из всех искусств — искусство нравиться — требует только одного — желания.

Надо полагать, что если у человека разумного нет желания нравиться, то у него вообще нет никаких желаний, ибо он не может не знать, что без этого он ничего не добьется.

Искусный дипломат всегда сумеет резко разграничить в своем деле все важное от второстепенного и, будучи откровенен и прост в пустяках, в важных вещах не преминет быть скрытным и настойчивым.

Манерами своими и обращением он во всяком случае постарается сделать своих политических противников личными друзьями. Он будет льстить каждому человеку, располагать его к себе и вместе с тем противодействовать дипломату. Он никогда не оттолкнет от себя людей, начав препираться с ними по поводу вопросов, которые вообще нельзя разрешить, или таких, которые не стоят того, чтобы их разрешали. Он даже почтет за благо отказаться от того, чего не может или не хочет добиться, и, уступив в каком-нибудь пустяке, все окупит потом с лихвой.

Посол, которому поручены важные дела, непременно должен иметь у себя в услужении платных шпионов, но он не должен слишком доверчиво относиться к сведениям, которые они доставляют, ибо сведения эти никогда не отличаются точностью, а зачастую бывают и вымыслом. Самыми надежными его шпионами всегда будут не те люди, которым он платит, а те, которых он сумел привлечь к себе на службу ловкостью своей и обхождением и которые шпионами себя отнюдь не считают.

Есть определенный жаргон, который я бы назвал по-французски un persiflage d’affaires (необходимые в интересах дела шутки (франц.), которым дипломат должен в совершенстве владеть и из которого он может извлечь для себя большую пользу на многолюдных приемах в смешанном обществе и во всех случаях, когда ему приходится принимать участие в разговоре, но ни о чем значительном говорить он не вправе. Когда разговор на этом жаргоне ведется умело, он как будто что-то и значит, хотя на самом деле не значит ровно ничего. Это своего рода политическая badinage (болтовня (франц.), она предотвращает или устраняет множество трудностей, с которыми дипломат может столкнуться в смешанном обществе.

Если volto sciolto и pensieri stretti (открытое лицо и открытые мысли (итал.) вообще необходимы, то именно в такого рода вещах. У человека с серьезным, важным, угрюмым и таинственным лицом есть foenum in cornu (сено на рогах, т.е. он бодлив); тот же, кто ведет себя спокойно, легко и непринужденно, вызывает в людях доверие и не оставляет места для всякого рода догадок и измышлений.

Дипломату за границей всегда приходится притворяться и что-то скрывать. Но ни в том, ни в другом он никогда не должен доходить до фальши и подлости; самое трудное — найти эту середину, здесь нужно уменье. Ему часто приходится напускать на себя радостный вид, когда в действительности он огорчен, и казаться мрачным, когда он чем-то обрадован, но высказывать эти притворные чувства он ни в коем случае не должен, это было бы фальшью и легло бы несмываемым пятном на его доброе имя.

Дипломат обязан быть человеком бережливым. Он должен тратить столько, сколько приличествует его положению и состоянию, но вместе с тем влезать в долги для него гибельно. Это навлекает на него немилость двора, при котором он находится, и вместе с тем он попадает в самую отвратительную рабскую зависимость от двора, который его послал. А так как он лишен возможности обижаться на это дурное обхождение, можно быть уверенным, что ему придется испить его сполна.

Герцог де Сюлли очень справедливо замечает в своих «Мемуарах», что возвышению его больше всего способствовала та разумная бережливость, которую он смолоду соблюдал и благодаря которой у него всегда оставалась отложенной некая сумма денег на крайний случай.

Очень трудно в точности определить, где начинается и кончается бережливость; наименьшее из зол, лежащих по обе ее стороны, — все же скупость. Ошибку эту можно еще бывает исправить, расточительность же неисправима.

Репутацию человека щедрого стяжать бывает очень легко: она определяется не столько количеством денег, которые ты тратишь, сколько уменьем там, где следует кого-то одарить, сделать это красиво. Например, человек, который даст слуге четыре шиллинга, прослывет скрягой, тогда как тот, кто даст ему крону, приобретет репутацию человека щедрого; таким образом, вся разница между этими двумя противоположными оценками составляет один шиллинг. Репутация человека в этом отношении в значительной степени зависит от того, что будут говорить его собственные слуги: пустячная надбавка к общепринятому жалованью может побудить их отзываться о нем с похвалой.

Старайся, чтобы твой образ жизни настолько соответствовал твоим средствам, чтобы всегда можно было отложить достаточную сумму на непредвиденные расходы и на разумную щедрость. Нет, пожалуй, в жизни человека такого года, когда небольшую сумму денег нельзя было бы употребить с большой пользой.

2008