• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Машка попала в психушку случайно. Полоснул поздно вечером в подворотне ножом какой-то придурок. Стала Машка бояться темноты, незнакомых мужиков и шагов за спиной. Сначала не придавала этому значения, а когда опомнилась — было уже поздно: развился острый невроз с фобиями, усугубленный депрессивным состоянием.

Врачи дружно закивали головами и выписали направление в местную психбольницу — «для профилактики и смены обстановки». В психушку Машке не хотелось, но родственнички настояли и отвезли ее вместе с вещичками в приемный покой.

Машку определили во второе отделение — «самое спокойное».

Там и отдохнете, голубушка, и подлечитесь, — дребезжала сухонькая седенькая старушонка, видимо, докторица, внешностью напоминавшая Кощия Бессмертного, только в женской одежде, отбирая Машкин паспорт.

Дородная медсестра, похожая на снежную бабу, отвела Машку в отделение через длинный обшарпанный коридор с задранным по углам линолеумом. Скрипнула железная решетка и отгородила ее от прошлой жизни. Звякнул в скважине ключ. Белая дверь скрыла от глаз привычный мир со всеми житейскими невзгодами. Машка обернулась. Холодок пробежал меж лопатками: на двери с обратной стороны не было ручки, лишь зияла черным глазом дырка для ключа.

Жизнь в отделении подчинялась своим правилам. Запрещалось без сопровождения выходить на улицу, без разрешения — в туалет. А уж за отказ принимать лекарства обеспечивался, отнюдь, не только грозный взгляд медперсонала. Кара постигала за хранение острых предметов — ножниц, пилочек для ногтей, не говоря уже о лезвиях для бритья.

«Интересно, а как же тут мужики бреются?» — подумала Машка.

Родственникам было предписано навещать больных строго с одиннадцати и до часу дня, предварительно показывая дежурной медсестре содержимое передач.

Дверь в палаты закрывать категорически запрещалось. Даже ночью. В коридоре всегда горел свет, днем неимоверно раздражая, а ночью мешая спать.

Обстановка отделения оказалась достаточно убогой. Те же выкрашенные незатейливой масляной краской, ободранные в некоторых местах, стены, линолеум, вытертый от старости, зияющий дырами на сгибах, затертая ковровая дорожка и пучки искусственных растений на стенках. Все это сдобрено омерзительным запахом хлорки, от которого у Машки сразу же начало першить в горле.

В конце длинного коридора имелась дверь, забранная решеткой. Там был «карцер» — помещение для «буйных» клиентов отделения, или для тех, у кого крайне обострялось заболевание.

Машку определили в шестую палату. Она с опаской остановилась на пороге... Шесть коек с линялыми полосатыми покрывалами смотрели на Машку в упор. Пять из них были заняты. Значит та, под стенкой — ее.

Машка боязливо подошла и присела на краешек. С кровати напротив недоверчиво поглядывала на Машку неровно стриженая незнакомка. «Наверное, сама себя подчикрижыла перед зеркалом» — подумала Машка.

Незнакомка, словно подслушав Машкины мысли, произнесла:

— Смотри, какую прическу я себе сделала! — и завертела головой в разные стороны — как захочешь, и тебя так подстригу.

— Спасибо, я люблю длинные, — пробормотала Машка, вжавшись в пружинную сетку кровати. Незнакомка подхватилась и села рядом:

— А что ты мне принесла? — по-детски непосредственно спросила она.

— Ничего, — растерялась Машка, — на, вот, яблоко возьми, больше у меня ничего нет.

— Яблоки не люблю, — капризным голосом заявила соседка по палате. — Мне нравится ананасы кушать — огорошила она вдруг Машку, — и шампанское пить.

Машка подивилась аристократическим запросам соседки, но промолчала.

— Да, я графиня, — продолжала та, — только они, — она ткнула пальцем в сторону зарешеченного окна и вздохнула, — не верят.

— Лизавета! — вдруг послышался голос из коридора, видно, медсестринский — хватит пугать соседку, иди на процедуры.

Лизавета вдруг сжалась, графство с нее враз слиняло, как снег с солнечного пригорка.

— А где же все? — спросила Машка, чтоб переменить тему.

— Дак, на процедурах! — ответила Лизавета и стала поспешно собираться туда же.

Машка осталась одна. Огляделась. Палата смотрела на нее такими же, как и везде, облупленными бежевыми стенами, местами старательно закрашенными краской более или менее насыщенных оттенков. Вместо штор висели куски чистых белых простыней, едва доставая до середины зарешеченных окон. У дальней стены стоял полуразвалившийся шкаф с расхлябанными дверцами. Тумбочки тоже страдали косоглазием. Машка вздохнула: сколько же дней и ночей придется провести в этой палате?

Неслышно вошла женщина в белом застиранном халате и мягких тапочках. В руках она держала комплект постельного белья и тонкое синее одеяло, такое вытертое, что местами просматривалась основа из грубых ниток.

— На вот, постели себе, а то у меня работы много, сказала негромко женщина и ворчливо добавила, — только успевай менять за вами-то.

Машка взяла комплект и одеяло, и стала послушно снимать по-восточному полосатое покрывало. Простыня ей попалась унылого желтушного цвета, местами с застиранными пятнами, местами, попросту зияя незаштопанными дырами. Представив, что тело ее будет лежать на вот этом, она с омерзением содрогнулась, но попросить другую побоялась и принялась одевать наволочку.

Тощая подушка от долгого пользования была в небольших пятнышках, как в мелких плевках, наволочка же позволяла все «плевки» скрыть от глаз за серо-буро-малиновой тканью с линялыми красными, розовыми и зелеными полосками.

«Отчего, — подумала Машка, — в клинике так много линялого белья? Что они с ним делают? Специально, что ли покупают такой материал, чтобы вызывать отвращение у больных?». Сноровисто натянула пододеяльник. Он единственный оказался почти новым и без дыр, но так же отвратительно воняющий острым запахом больницы.

За спиной загудели женские голоса. Это обитательницы шестой палаты вернулись с процедур. Графини-Лизаветы с ними не было.

— О, новенькая, — сказала как-то безразлично щупленькая женщина с короткой стрижкой, больше напоминавшая нескладного подростка, чем особь женского пола.

Остальные женщины молча рассаживались по своим кроватям, шуршали полотенцами, скрипели дверцами тумбочек.

Вошла Лизавета с какой-то болезненной гримасой на побелевшем лице и тихо осунулась на кровать.

— Что с тобой, — забеспокоилась Машка.

— Укол сделали, — прошелестела Лизавета побледневшими губами. Слабой рукой задрала полу старого цветастого халатика и стянула резинку трусов. Открылся огромный лилово-синий кровоподтек. У Машки защемило сердце.

— В кровеносный сосуд попали, — пробормотала она.

— Это студенты практику на нас отбывают, — тихо пояснила худенькая женщина с кровати у окна. — Есть, которые ничего, а которые совсем неумёхи. Хорошо, хоть не в вену кололи…

— Обедать!!! — разнеслось громогласное женское голосище по коридору.

Женщины в палате спешно повскакивали с кроватей, схватили чашки-ложки и заторопились в столовую — отгороженное витой решеткой место между палатами, где стояли деревянные, видавшие виды, столики. От впечатлений сегодняшнего дня аппетита у Машки не было, идти никуда не хотелось, но в палату вошла санитарка и жестом пригласила ее следовать за всеми. Машка с неохотой поднялась с кровати и медленно потянулась по коридору, шлепая тапками.

Обитательницы шестой палаты теснились за одним столиком, выскребая ложками содержимое тарелок. Щупленькая женщина махнула ей рукой: иди, мол, к нам! Машка взяла пустой стул и поволокла к ним. Женщины потеснились, и Машка вжалась посередке. Перед ней поставили белую миску с выщербленными краями, наполовину заполненную чем-то жидким. «Наверное, это суп» — решила Машка. В миске плавали две картофелины, горсть риса, несколько кусочков моркови, и что-то серое, не поддающееся идентификации. От тарелки несло рыбным запахом, следовательно, — серое и склизкое — это кусок рыбы, и, стало быть, на обед — уха.

Машка осторожно отхлебнула уху. Безвкусное, несоленое варево, воняющее мороженым хеком, ей не понравилось. Попробовала картофелину. Та оказалась ужасной на вкус. Такую дают на корм животным. Машка отодвинула тарелку. Тут же из-за спины возникла рука, подхватила еду и унесла в неизвестном направлении. До Машки донесся хныкающий голос:

— Давай делись, я первый увидел!

Машка оглянулась. Взгляд наткнулся на двух странных существ мужского пола, тянущих ее тарелку каждый в свою сторону. Длинные рукава кофты одного из них полоскались в супе. Другой — мужчина неопрятного вида с давно небритым подбородком — пытался горстью одной руки выловить картофелину из ухи, другой рукой тянул тарелку к себе.

Машку подвернуло, она выскочила из столовки в поисках туалета и с размаху налетела на медсестру.

— Ой, извините, — пробормотала, сдерживая тошноту, Машка.

— Новенькая, что ли? — протянула медсестра, — не привыкла еще, бывает поначалу.

Машка, как пуля, пролетела по коридору, высматривая заветную буковку «Ж». А, вот и она! Только висит буковка вниз тормашками, как парализованный жук. Она рванула на себя дверь и отшатнулась: оттуда, как ни в чем не бывало, вышел лохматый мальчишка лет семнадцати — восемнадцати, заправляя рубаху в спортивные штаны. Тошнота от неожиданности прекратилась, и Машка почувствовала себя слабой и разбитой. Она побрела в палату, тихо улеглась на кровать и закрыла глаза. Вернулись с обеда соседки.

— Жаль, что ты убежала, нам давали блинчики с вареньем, — облизнула губы толстая тетка с усами и тоненьким неприятным голосом.

— Я не голодная, — устало ответила Машка.

— Слышь, как тебя зовут-то? — спросила похожая на подростка, женщина. — Меня — Раиса. Вон у окна сидит Алина — наша секс-бомба.

При этих словах Алина растянула губы в туповатой улыбке, потом мелко захихикала. В такт смеху мелко затряслась обвислая грудь.

— Я Маргарита, — представилась толстая тетка с усами.

— Вера — пробасила мужеподобная баба с глазами навыкате, лежавшая на кровати возле шкафа.

Машка назвала себя.

— Ты чего попала-то к нам? — не унималась Раиса.

— Врачи говорят — последствия стресса, — ответила Машка.

— Да все они так говорят, — отмахнулась Раиса, — а на самом то деле что произошло?

— Бандюк в подъезде напал, — выдавила Машка, — извини, не хочу об этом…

— Не хочешь, ну и ладно, — протянула Раиска, — я вот смотрю, — не похожа ты на наших обитателей. Может симулянтка? Кто тебя привез к нам?

— Родственники дальние. Близких-то у меня никого нет, — вздохнула Машка.

— А я вот — сама, — тоже вздохнула Раиса. Она подошла к Машке близко и зашептала на ухо: — Ты не думай, я не больная, просто идти мне некуда. Я сирота, выросла в детдоме. Выучилась на швею, да вот жильем-то меня никто не обеспечил. Сначала в общаге ютилась, потом фабрику закрыли, общагу продали. Жить негде, есть не за что… Не воровать же… Пришлось косить под дурочку. Хоть накормят и койку дадут. Все ж крыша над головой. Я, чтоб подольше не выписывали, приступы симулирую. Колют, правда, всякую гадость, и кормят мерзко, но не выгоняют. И за это спасибо!

— А остальные, что, тоже симулянты? — Машка во все глаза смотрела на новую подругу.

— Да всякие тут есть. Пацан из соседней — тот от армии косит, шизика изображает. Но в нашей палате я одна такая. Вон Лизавета, — кивнула Раиска в сторону «графини», — та взаправду головой тронулась. Муж ее бросил, нашел девку молодую да без проблем. Лизка шибко распереживалась, что старая уже стала, никому не нужная, крыша и поехала набекрень. Стрижки-прически выдумывает да наряды всякие, чтоб выглядеть «на уровне». Взяла себе в голову, что она графиня в изгнании, вот и попала к нам. Когда Лизке бывает плохо, она с каким-то князем беседует. Как побеседует — враз легче делается. Если уследят медсестры, да наколют ее как следует, то она потом долго в себя прийти не может, словно ищет кого глазами по углам. Аж страшно становиться.

— Ужас какой! — пролепетала Машка, — и часто у нее бывает такое?

— Да нет, за последний месяц только раз. Видать, скоро выпишут.

— Тихий час! — прокричал голос в коридоре. — Всем спать!

— Лизка, — обернулась Рая к «графине», — давай кроватями поменяемся. У меня знаешь, как хорошо! И подушка мягкая, не чета твоей колоде дубовой! И одеяло теплее!

— Ладно, — равнодушно согласилась Лизавета и переместилась на другую кровать.

Раиска улеглась под одеяло, укрылась почти с головой, оставив маленькую щелочку для лица. Из коридора казалось, что она спит, укрывшись с головой.

Машка улеглась напротив Раисы. Та, поблескивая глазами из-под одеяла, продолжала знакомить Машку с обитателями палаты.

— Вон Алина, которая у окна спит, та дура натуральная. С рождения. Ты же видела, какое у нее лицо — типичная умственно отсталая. Диагноз у нее больно мудреный, так сразу и не вспомню. Не знает, сколько будет дважды два, а к мужикам тянет за будь здоров. Физически-то с ней все в порядке. Вот медсестры и следят, чтоб мужиков в туалете не ловила. Бромом пичкают, да успокоительными всякими. Впрочем, бромчик тут всем дают, — продолжала Раиса, — и тебе тоже пропишут, вот увидишь. Желтенькие такие таблеточки, как пуговки. Ты их в унитазе смывай, не прячь в тумбочку. Санитары найдут, — крику не оберешься. Могут и наказать — насильно накормить.

— А что здесь Маргарита делает? — поинтересовалась Машка. С виду она вроде нормальная.

— Марго скоро на выписку пойдет. Ей уже легче. Поначалу, как привезли — тощая, как смерть была. Ничего есть не хотела, все боялась, что отраву подсыпали. Это у нее от чрезмерной любви к сыну. Он у нее один, да и растила без мужа. Всю душу отдала, ни с кем делить не хотела. Как девушка появляется у сына, так она всеми способами старалась отвадить ее от любимого ребенка. Опекала так, что тот без мамы и пописать не ходил. Короче — временами доходило до абсурда: если душ принимал или в ванной мылся — требовала дверь не запирать, чтоб чего не произошло. Однажды случилось то, что и должно было случиться. Сынок привел домой девушку и осчастливил мамашу сообщением о женитьбе. Мать, было, собралась протестовать, но сын твердо стоял на своем. Сыграли свадьбу. Молодые поселились в квартире у Маргариты, в комнате сына. Девочка попалась хорошая, добрая. Умела и обед приготовить и пуговицы к рубашке пришить. Да Марго разве ж этого хотела. Ее сын достоин, разве что, принцессы! А тут еще всепоглощающая ревность. И улыбается он невестке чаще, и глядит нежнее. Она, мать, самый родной человек, ушла на задний план, никому не нужна. Сын с ней перестал советоваться, обсуждать планы. Марго надулась и в знак протеста стала готовить обеды для себя отдельно. Молодые ее не трогали, решили — перебесится — само пройдет. А Марго пуще прежнего разошлась: ей стало казаться, что невестка втихую вытаскивает из ее кастрюль кусочки послаще. Потом вообще дошло до абсурда: решила, что яд ей в еду подсыпает, чтоб избавиться от надоевшей свекрови. Марго стала закатывать скандалы, потом перестала есть совсем и несколько дней не выходила из своей комнаты. Сын вызвал «скорую», она то и привезла Маргариту к нам. Сыну пришлось купить отдельную квартиру и перевезти туда жену. Теперь Маргарита чувствует себя нормально, спокойно принимает от сына передачи, ест все подряд, и даже поправилась настолько, что пришлось покупать для нее другую одежду.

Машка слушала, широко открыв глаза. Да будь у Машки ребенок, она бы ни за что не стала бы портить ему жизнь дурацкими выкрутасами.

— А вот у Веры — другая судьба, продолжала Раиска, — она была алкоголичкой. Попала к нам в белой горячке. Ты бы видела. Привезли — и в карцер. А она там ходит и вроде гвозди кулаком в стены заколачивает. И орет страшно: «Все равно убью, гада!».

— А где ее муж? — спросила Машка.

—Да помер. Хоть про мертвых плохо нельзя говорить, но сущий был мерзавец. Сначала нормальный мужик был, да потом пить начал. Сначала в компании, потом один. Верку колотить стал. Работу бросил. Верка тогда на базаре торговала шмотками. Сначала работала за двоих, потом тоже пристрастилась к выпивке. Пили они с мужем уже напару. На работе Верка «для сугреву» каждый день потребляла, домой приходила — опять же с муженьком добавляла. Так и жили. Как-то зимой муж напился, упал в сугроб, да сам выбраться не смог. До утра и замерз. Схоронила Вера его, и пошло, — поминки за поминками — то дружки приползут за упокой души раба Божьего выпить, то самой тошно станет — бежит за пол-литрой или дочку свою малолетнюю посылает. Та, на мать глядючи, тоже к спиртному прикладываться начала. Так Верка временами допивалась, что начал покойный ей на каждом шагу чудиться. Вот однажды опять увидала она своего ненаглядного муженька, да, видать, что-то они меж собой не поделили. Швырнула Верка в него стул. Показалось ей мало, начала крушить мебель, бить посуду, разбрасывать вещи. Дочка испугалась, побежала к соседям за помощью. Они санитаров и вызвали. Вот так Верка у нас и оказалась. А дочку ее в интернат определили…

— Господи, как страшно все, — прошептала Машка.

По коридору забегали медсестры, санитары, чей-то голос отдавал приказы:

— В шкафах проверьте. Белье перетрясите. Да не новое. Старое, что в углу на тележке свалено, чтоб в прачечную везти.

— Ну, что там? Есть! Я так и знал!

— Ведите его к Анатолию Петровичу.

— Что там? — шепотом спросила Машка напрягшуюся Раису.

— Небось, Васек опять в бега собрался, — тоже шепотом ответила она, — уже три раза сбегал, все время ловят и к нам возвращают. Не везет парню никак. Опять в карцер запрут или снотворным пичкать будут, чтоб спал.

По коридору прошлепали тапками несколько человек, хлопнула где-то рядом дверь и все затихло.

— Раиска, боюсь я, — тихонечко протянула Машка, — страшно тут, непривычно.

— Привыкнешь, еще и уходить не захочешь, — зевнула Раиска и повернулась на другой бок, — ладно, спать давай!

Машка лежала на спине, смотрела в потолок и думала. Вот она маленькая совсем еще девчонка. Мама с папой живы. Все хорошо. Они живут в коммуналке в самой большой комнате, потому что у них самая большая семья. Соседи часто ссорятся-мирятся, но с завистью поглядывают на Машкиных родителей — так у тех дружно-ладно все. Вот и дозавидовались: погибли Машкины родители и брат в автокатастрофе. После похорон в коммуналке появилась мамина дальняя родственница — тетя Даша со своей дочкой Тамарой — приглядывать за Машкой. Тетя Даша не жила с ней, просто приезжала раз в несколько дней постирать-приготовить, а когда Машка стала старше и сама начала справляться с бытовыми проблемами, исчезла надолго. Появилась Дарья Михайловна только год назад, когда Машку уложило в больницу ранение. Кто сообщил тетке — не ведомо, потому как сама Машка ей не звонила. И вообще, не долюбливала она чего-то свою дальнюю родственницу. Не нравилось Машке жалостливо-унизительное участие тетки в ее личной жизни и какое-то неестественное заискивание со стороны теткиной дочки. Томка была с Машкой одногодкой, но выглядела намного старше и физически более развитой, чем худосочная Машка, вечно считавшая копейки. Ее старческая манера рассуждений неимоверно раздражала Машку, как будто Томка знала ответы на все, что может произойти в жизни. И потому Машка старалась как можно меньше общаться с родственниками. После выписки Дарья Михайловна еще пару раз навестила Машку и исчезла, а вот Томка, наоборот, зачастила. К тому времени она уже обзавелась женихом, и он приходил по вечерам забирать счастливую Томку от Машки и провожал домой. Именно Томка и Игорек (так звали Томкиного жениха), и привезли Машку к психиатру.

Тетка заявилась в психушку на следующий день, закутанная в новую шубу и обвешанная сумками со свежими фруктами, печеньем и конфетами в ярких обертках. Как только медсестра привела Машку в комнату свиданий, запричитала слезливым голосом:

— Сиротинушка моя бесталанная, да что ж это будет-то с моей девочкой! Да кто ж ее теперь обогреет-приголубит!

— Тетя, не убивайтесь так, я скоро вернусь домой, — отрезала Машка.

— Да нельзя тебе, кровинушка моя в таком состоянии домой, — чуть не зарыдала тетка, утирая лицо рукавом, — ты лежи, отдыхай тут, мы позаботимся и о тебе и о твоей комнатке. Там Томочка пока поживет, приглянет за всем, почистит-поубирает, — голосила дальше тетка.

— Тетя, да не утруждайте себя так, и Тамаре вовсе не обязательно там жить, пусть занимается своими делами, вон, свадьба у нее скоро.

— И-и-и, деточка! Соседи зуб точат на твою комнатку, уже чуть ли не жребий на кухне бросают, кому она достанется! Ты, вот, что, дочка, — тетка мигом утерла глаза и проворно залезла рукой в сумку, — подпиши-ка мне доверенность на твою квартиру, чтоб они, суки поганые, не зарились зря на чужое добро. А я и за долг за квартиру уплачу и передачи тебе носить буду каждый день, а то с голодухи у тебя одни мослы торчат!

Машка взяла протянутый теткой цветной бланк и пробежала глазами текст. Бумага гласила, что она, Мария Афанасьевна Горбач, такого — то года рождения, передает все права по управлению комнатой в коммуналке своей родственнице Тамаре Петровне Гражевской.

— Я не понимаю, что вы от меня хотите? — спросила Машка.

— Добра тебе хотим, девочка, — преданно смотрела в глаза тетка Даша. — Подпиши-ка бумажку!

Машка почувствовала какое-то внутреннее беспокойство. Что-то в поведении тетки тревожило и настораживало. Тетка, уловив колебание родственницы, сладко пропела:

— Лапушка, тебе ж не один месяц лежать тут. Пока домой вернешься, все пылью-паутиной в комнате затянет, соседи ложки-кастрюльки меж собой растащат, а домоуправление долгов навешает. А так моя Тамарка за всем приглянет. Она у меня девка что надо — ничего не упустит!

Машка, посомневавшись чуток, подписала бумагу и ткнула ее тетке.

Дарья Михайловна схватила ее, расцеловала Машку, пихнула ей в руки сумку с продуктами, как-то сразу заторопилась и проворненько умчалась домой.

На следующий день тетка появилась снова, уже не одна, с цветущей Томкой и ее женихом. Они принесли Машке сладкой воды, плитку шоколада и кило апельсинов, посидели минут двадцать, заскучали и ушли домой.

Шло время. Машка уже не так остро воспринимала больничный режим. Чувства ее немного притупились, то ли от однообразия, то ли от воздействия лекарств. Она уже не шарахалась, когда в женский туалет забредал субъект мужского подобия, научилась есть больничную пищу, спать на дырявых простынях и спокойно выходила на прогулку под присмотром санитара. Тетка стала появляться все реже и реже — сначала два раза в неделю, потом один, потом вообще перестала приходить. Томка с Игорьком вообще не баловали ее своими визитами. Машка объяснила себе это крайней занятостью и подготовкой к предстоящей свадьбе.

— Ну, вот, голубушка, — однажды сказал врач, Анатолий Петрович, — завтра вас выписываем. Позвоните родственникам, пускай приезжают за вами. Вот номер телефона вашей тети, он записан в карточке, как контактный.

— Спасибо, — прошептала Машка, — мне можно идти?

— Да, конечно, идите, — позволил доктор. — Эй, Ирина Филипповна! Проводите больную к телефону!

Та самая медсестра, похожая на снежную бабу, вплыла в кабинет врача, подхватила под локоть Машку и потащила по коридору.

Телефон находился в кабинете старшей медсестры. Это был старенький дисковый аппарат, видимо, не раз падавший со стола на пол, потому, как его потрескавшийся корпус был туго стянут синей изолентой.

Машка набрала номер. Пошел вызов. Недовольный теткин голос ворвался в ухо:

— Ну, кто там еще!

— Тетя Даша, это я, Мария. Меня завтра выписывают…В десять утра…

В трубке раздались короткие гудки отбоя…

«Связь прервалась», — решила Машка и пошла сладывать нехитрые пожитки.

— Ты не пропадай, сообщи о себе, — попросила Машку Раиса, вытирая глаза и засовывая ей в руку засохший пряник.

Ровно в десять утра Машка простилась с соседками по палате и в сопровождении медсестры спустилась в холл. Там никого не было. «Сейчас приедут, — обнадеживала себя Машка, — может в пробке застряли».

Прошел час. Медсестра, пробурчав, что не может целый день караулить Машку, ушла обратно в отделение. У Машки от стояния заболели ноги, и она присела на расшатанный стул. Близилось время обеда. Никто не приезжал. Из кухни потянуло запахом свежего больничного супа. Хотелось есть, но Машка никуда не уходила, боясь разминуться с родственниками. Прошло еще три часа. Пришла старушка-уборщица с ведром и мокрой тряпкой:

— Ты чего стоишь тут, вон пол весь затоптала! — проворчала старушка.

— Да жду вот, забрать должны.

— И давно ждешь? — недоверчиво спросила та.

— С десяти утра.

— Ишь ты! Дак не придут, видать, твои родственнички, по всему видно! Ты ступай, милая сама домой, а то скоро дверь закрывать будут. Не выпустят.

Машка недоверчиво посмотрела на старушку, деловито орудующую шваброй. «Надо идти, может и вправду, не смогли вырваться сегодня». Она подхватила сумку с больничными пожитками и направилась к выходу.

На землю уже начали опускаться сумерки, зажигались фонари. К вечеру морозец крепчал, Машки начали стыть пальцы. Рукавицы где-то потерялись, и она попеременно засовывала то одну, то другую руку в карман, меняя сумку.

К своему дому Машка добралась, когда уже совсем стемнело. Поднялась на пятый этаж и нажала кнопку звонка. «Горбачам звонить три раза» — вспомнила она старую надпись под кнопкой звонка. Дверь долго не открывали, потом за дверью послышались шаги, дверь распахнулась и на пороге показалась заспанная Томка.

— Здравствуй, Томочка! А мама разве не сказала, что сегодня меня выписывают? — удивилась Машка.

— Ты кто такая? — удивилась Томка, — Чего сюда приперлась?

— Как чего, — удивилась Машка, — это ж я, ты что, меня не узнала? Я Маша Горбач, живу в этой квартире!

— Пошла вон отсюда! — вызверилась Томка, — ты здесь не живешь, чучело поганое! И никогда жить не будешь!

— Ах ты, сволочь, — задохнулась от гнева Машка и вцепилась в волосы Тамары, — тварь!

Томка дико завизжала и попыталась оттолкнуть вцепившуюся в нее Машку, но та держала Томку изо всех сил и не собиралась отпускать.

На крики из комнат начали высовываться соседи, перешептываясь между собой, но вмешиваться не спешили. За спиной у Томки вырос Игорек. Он больно сжал Машкины руки и с силой вытолкнул ее на лестничную площадку. Машка упала навзничь и больно стукнулась об бетонный пол затылком. Дверь захлопнулась. В квартире были слышны Томкины вопли и успокаивающий голос Игоря. Машка полежала немного, пока успокоилась боль в спине, поднялась, потерла шишку на затылке, поправила одежду. Куда идти и что делать, Машка не знала. Произошедшее совершенно выбило ее из колеи. Она сама во всем виновата — доверилась старой змее. Но сейчас Машка уже ничего не может сделать. Да и кто ей поверит, — особе, лечившейся в психушке. Хочется есть — за целый день во рту не было ни крошки. И надо где-то переночевать. Завтрашний день подскажет решение.

Машка подобрала сумку и полезла на чердак своего дома. Достала сложенное полотенце, разослала у холодного дымохода. Из полотенца выпал сухой пряник, подаренный Раисой на прощанье. «Подружка моя! Ты все предусмотрела, — с теплотой подумала Машка, с жадностью впиваясь зубами в пряник, — спасибо тебе!». Так, свернувшись калачиком у старого дымохода, она уснула…

…К воротам психбольницы, сгорбившись, подошла молодая женщина в измятом пальто. Нерешительно потопталась минуту, потом подняла руку и поскребла в окошко охранника. Охранник выглянул и отшатнулся. За окошком стояло существо с седыми волосами и перекошенным лицом, нервно подергивая уголком рта.

— Чего тебе? — спросил охранник.

— Здравствуй, милый, я домой пришла, — протянуло существо и пустило слюни из перекошенного рта…

2008