• Новости
• Спонcорам
• Библиотека
• Авторы
• Предприятие

Мокрый, тяжелый снег лениво падал на землю.

Привычно кутаясь в шарфы и меховые воротники своих теплых, пушистых зимних скафандров, один за другим ныряли в утренний полумрак первые прохожие, просыпаясь у выхода, трубили в рог, гулко хлопая на прощанье дверьми подъездов, мужественно отрывались от последней ступеньки хмурой лестницы, чтобы тут же, на глазах, раствориться, став частью густой, вязкой, сугробистой каши.

Вечером, когда тонкие стрелки часов отмахают пружинистым джаггингом по циферблату положенное количество кругов, пушистые скафандры будут возвращаться обратно — всплывая где-то на самом лестничном верху. Брезгливо сбросив с плеч подтаявшие снежные хлопья, переведут дух, вздыхая с облегчением — наконец-то. Еще один день успешно пройден.

Декабрь невесело усмехался, скупо поигрывая в кармане медяками: часы, минуты, секунды — последние, пахнущие радостным предвкушением праздника, суетой, искусственной хвоей, купленными в спешке ненужными подарками. Часы, минуты, секунды… А вдруг кто-нибудь захочет взять на сдачу?!

— Бонус, сколько до Нового года осталось-то дней? — лениво протирая лапой глаза, сонно спросила Джина, и медленно слизнула упавшую на усы пушистую снежинку.

— Так сколько, Бонус? Да что с тобой?! — не дождавшись ответа, сердито рявкнула она.

Вместо ответа, лежащий рядом с ней, на рваном пласте картона, бесформенный комок заношенной шерсти пошевелился, заворочался, закряхтел, прямо на глазах превращаясь в старого облезлого черного пса.

— Бок болит сильно. А так все в порядке, сестренка… — послышался, наконец, негромкий, с хрипотцой, лай.

— Какой еще бок?! Ерунду не говори! — поежившись от налетевшего порыва ветра, Джина выскочила из-под их немудреного укрытия — нависающей над промерзшей кожей асфальта коробки балкона первого этажа, и демонстративно зарычала — глухо, в никуда.

Эта молодая рыжая дворняжка, с короткими лапками, хвостом-калачиком, белой грудкой и умильной мордочкой, даже разозлившись на что-нибудь, умудрялась оставаться хорошенькой. Бонус, в который уже раз, залюбовался ее необыкновенно длинными изогнутыми ресницами, придававшими глазам особое, газелье выражение.

Вся недолгая Джинина жизнь уютно, как на ладони, разместилась в одном из дворов небольшого спального района, мерно протекая между букетиком продуктовых магазинов, грустной пельменной и обязательными мусорными контейнерами — весь этот негромкий перечень, плюс участие сердобольных малоимущих старушек, обеспечивал не слишком безмятежное, но относительно сытое существование.

С Бонусом они познакомились случайно, когда начались первые заморозки...

…Черный облезлый пес, с явными генетическими признаками присутствия в роду лабрадора, пришел вслед за темнотой откуда-то издалека, медленно волоча за собой покалеченную заднюю ногу. Усыпающий двор снисходительно оглядел пришельца, жадно поглощавшего лежащие рядом с мусорным баком очистки сушеной рыбы, вздохнул устало, и, потеряв интерес, брезгливо отвернулся.

Трапеза была уже почти закончена, когда неожиданно совсем рядом послышалось рычание.

— Кто тебе вообще разрешал здесь стоять? Это моя еда! Моя! — угрожающе скалила клыки Джина.

Однажды обведя жирной неровной линией круг собственной территории, она не терпела внутри его конкурентов, посягающих на ее честно заработанный кусок хлеба. Ну, или чего-нибудь повкуснее, если повезет.

Потомок благородного лабрадора, взращенный на старых собачьих «понятиях», наклонил виновато голову, и, отойдя в сторону, начал демонстративно лакать воду из покрывающейся на глазах тонкой корочкой льда лужи. Пить не слишком хотелось, но холодная вода, наполняя собой желудок, хоть на время вызывала обманчивое, пьянящее чувство сытости.

Не признающая легких побед Джина с аппетитом доела рыбные очистки, и, слегка приподняв передней лапой жирную линию однажды очерченного круга, прищурила газельи глаза, присматриваясь к незнакомцу. А маленькие паучки любопытства уже выбрасывали свои тонкие невидимые нити, уже плели торопливо широкую узорчатую кайму; уже серыми студенистыми каплями падали вниз, бились о тонкую поверхность застывающей лужи, одна за другой, невеселые, привычные уху истории. Джина смягчалась, всхлипывая по-женски сердобольно, и, была — не была, как бы между прочим, не обращая внимания на сердито покашливающий двор, приглашала остаться, просто так, на первое время — куда же ему, бедному, деться — рычала сердито, уговаривая саму себя, оправдывая великодушие подслушанной где-то фразой: «Даже бездомным собакам не чуждо ничто человеческое».

А может быть, наоборот — это людям не чуждо ничто собачье?

Так они и жили вместе уже третий месяц, по утрам уныло ковыряясь в мусорных отбросах, а вечерами сидели чопорной парочкой напротив входа в маленький супермаркет, жадно вглядываясь в прозрачную, хлопающую стекляшку, ведущую в святая святых — продуктовый рай.

И когда вылетающий изнутри знакомый ангел бросал в их сторону кусочки долгожданной пахнущей снеди, это всегда было маленьким, неожиданным, апофеозным счастьем. Махали грязные хвосты, довольно светились худые морды, удачно выброшенной решкой заканчивался день, и можно было отправляться спать — бок-о-бок, на кусках старого картона, заброшенных нерадивым дворником под один из балконов первого этажа серого безликого дома.

— Людям доверять нельзя. Ни при каких обстоятельствах, — терпеливо поучал остерегавшийся пробираться на ночь в теплый подъезд Бонус свою юную приятельницу.

Хотя «своей» он мог назвать Джину разве что с натяжкой — однажды она неожиданно исчезла, и возвратилась лишь спустя несколько дней — голодная, с ввалившимися боками. Бонус демонстративно тяжело вздыхая, подсовывал спрятанные еще со вчерашнего утра кости, со свисающими кое-где обрывками мяса на них.

Конечно, по-своему, он привязался к ней. Наверное, у него было немало собственных детей, разбросанных по таким же точно дворам-близнецам огромного города — но сожалеть сейчас об этом уже не имело смысла. Жизнь сложилась так, как сложилась, жить оставалось недолго, и уже ничего не хотелось менять. Ни-че-го.

Бонусом его тоже назвала она.

— Как тебя вообще зовут? — первым делом спросила Джина в тот самый первый вечер их знакомства.

— Никак, — растерявшись, ответил он.

А ведь действительно, за целых пятнадцать лет пребывания на свете, никто, ни один человек не потрудился придумать ему имени — непременного, обязательного набора букв, бледным штампом подтверждающего принадлежность к миру живых. А у самого как-то... лапы не доходили, что ли?

— Так не бывает. У всех, даже у самых отпетых бродячих собак обязательно есть имя. Или, как люди говорят, кличка, — строгим тоном заметила Джина, — Вот меня, к примеру, Джиной назвала одна старуха. Может, видел — седая такая, страшная, с растрепанными волосами, всегда выносит в прозрачном пакетике рыбьи головы?

Он понуро покачал головой, как-то внезапно устыдившись своей безымянности. Быть изгоем вообще не слишком приятно, но быть безымянным изгоем — как-то стыдно.

— Ладно, — бодро тявкнула Джина, — буду звать тебя Бонусом — и, в ответ на его вопросительный взгляд, пояснила — Так звали одного ротвейлера, моего бывшего любовника. Чистых кровей был пес, — игриво прищурив газельи глаза, добавила она. — Его хозяин к себе подзывал, а я запомнила. И вот видишь, пригодилось. — Джина прислонилась к его плечу и совсем беззащитно, по-щенячьи, еще раз радостно тявкнула, одобряя свою изобретательность.

С этого дня у него появилось имя. Нельзя было сказать, что наличие бледного штампа из букв как-то изменило окружающий мир, но, безусловно, придало непостижимое чувство уверенности — в том, что он действительно живой…

Однажды, гуляя по безлюдному пустырю, они столкнулись с целой сворой бродячих собак — злобных, с залитыми кровью обезумевшими глазами. Джина знала их — вероятно, со времен одной из своих шумных «собачих свадеб», и нисколько не боялась. Иногда ему казалось, что Джина вообще ничего не боится. Наверное, она просто уже прошла через все возможные страхи.

Хмуро шмыгая влажным, поцарапанным носом, огромных размеров грязновато-белесый вожак сообщил им необычную новость — оказывается, весь наступающий новый год пройдет под знаком рыжей собаки. Услышав это, Джина радостно завизжала:

— А ведь я тоже рыжая! Рыжая — прерыжая! Это обязательно надо как следует отметить!

— А когда новый год? Через сколько дней? — подумав, деловито спросила она.

— Через десять, — изрек громила, — Точно говорю, сам сегодня возле школы слышал. Слышь, Джин, ты приходи к нам, в лес — весело погуляем. И деда возьми, праздник все-таки, — сев на землю, и яростно расчесывая задней лапой ухо, добродушно разрешил белесый, — наш ведь, собачий год!

— Запомни, и считай дни, — поручила ему Джина по дороге домой, — Чтобы мы успели заготовить еду, и...ну там, подарки — пусть все, как положено, будет. Все как у людей! — передвигалась она вприпрыжку по покрытой первым снежком узкой тропинке, — Ты, главное, не забывай считать дни, ведь я же обязательно забуду!

И Бонус считал. Честно. Целых семь дней.

В последнее время он часто стал забывать — где припрятал для Джины кость, к какому из подъездов сегодня его очередь идти попрошайничать, проверял он утром мусорный бак, или нет. Цепочка из ошибок все росла, они начали постепенно накладываться друг на друга, приводя порой к болезненным неудачам. Как вчера вечером, когда Бонус сдуру сунулся в ворота продуктового склада, совсем забыв, что как раз подошло время смены злобного, пахнущего водкой небритого грузчика.

…И зачем они только носят эти тяжелые грубые ботинки на рифленой подошве? Из последних сил он добрел до вкусно сопящей под балконом Джины. Бок болезненно тянул куда-то вниз. А может, просто было сломано ребро. Так не хотелось сейчас будить теплую уютную Джину и жаловаться, поэтому он молча прилег рядом, на рваный пласт картона и задремал.

Среди ночи пошел первый снег — красивый, медленный, он воздушно опускался вниз, маленькими аккуратными точками покрывая землю. Бонус тихонько выбрался наружу и долго сидел, весь обсыпанный пушистыми снежинками, чувствуя себя, как в далеком, навсегда исчезнувшем детстве, счастливым щенком, когда весь мир помещается где-то на самом кончике мокрого черного носа, и маленькое сердце щемит ежеминутно от глупой, необъяснимой радости…

А утром выяснилось, что он не знает, когда придет Новый год.

— Ну я же ведь просила тебя считать! — почти жалобно проговорила Джина спустя несколько минут, заподозрив в долгой тянущейся паузе что-то неладное.

Бонус едва приподнял голову и попытался улыбнуться. Улыбка, напоминающая страдальческий волчий оскал. Сейчас самое главное, чтобы Джина ничего не заметила.

— Да здоров ли ты? Как себя чувствуешь? — разволновалась она уже не на шутку.

— Все хорошо, сестренка, — собрал он все силы, и в этот раз улыбка получилась более натуральной.

— Ладно, прощаю. Бог с ним, с новым годом. Главное, что с тобой все в порядке. А ведь все в порядке? — в блестящих газельих глазах все еще продолжали мерцать искорки недоверия, этого неистребимого, выматывающего чувства, живущего в душах всех, однажды поломанных, существ.

— Все в полном порядке, сестренка. Тебе осталось только узнать, когда наступает новый год, и я в твоем полном распоряжении. Подарок остается за мной.

Джина умиротворенно тявкнула, и лизнула своим розовым шершавым языком его прямо в нос.

— Бонус, да у тебя же нос сухой и горячий!

— Ты ведь знаешь, что он у меня всегда такой. Сама виновата — связалась со стариком, — он с трудом, пересиливая новую нахлынувшую волну боли, слегка приподнялся, и, перебивая ее возмущенный лай, добавил, — А сейчас немедленно побеги и узнай у своих болтливых уличных подружек, когда начинается праздник. А я пока кое-что подготовлю.

— Подарки! — радостно завизжала она, подняв мордочку к небу, — Как же я обожаю подарки! Ах, если бы это было что-нибудь рыбное!

— Все узнаешь в свое время. Ну, иди же, иди скорей, — проговорил он, смеясь, уже почти не в силах сдерживать растекающуюся по телу боль.

Вильнув хвостом-калачиком, и пару раз обернувшись, Джина вприпрыжку исчезала за углом дома. Вот и отлично. Бонус тихонько застонал.

Заготовленный еще с позавчерашнего дня вяленый окунь лежал в тайнике. Ему остается перетащить его, если сможет, под балкон. А он сможет. Он обязательно сможет. Всего-то несколько десятков шагов — туда и обратно. Роскошный, совершенно нетронутый, лоснящийся нездоровым жирным блеском вяленый окунь — дар волхвов, случайно выпавший из разорванного пакета пьяненького, в меховой шапке набекрень, волшебника, веселого слепца, торопящегося нажать на заветную кнопку квадратного мерцающего сундука телевизора — спасительной пилюли от одиночества. Сюрприз для Джины. Его девочки, его любимой сестрички — последнего подарка от оказавшейся столь экономной судьбы. Сейчас он проползет несколько десятков шагов, и достанет из холодных земляных тайников последнюю сверкающую жемчужину, выцарапанную из шершавых захлопнувшихся створок чужой, уплывающей навсегда, раковины…

…Крохотный, ярко-рыжий, почти оранжевый щенок, потряхивая непропорционально большими мохнатыми ушами, боязливо выглядывал из-за угла подворотни, в темной глубине которой прятался вот уже несколько последних часов. За это время подворотня успела стать ему надежным другом, мирным убежищем, спасительным шатром. Внешний мир, большой, серовато-голубой с утра, постепенно темнел на глазах, нагло, со свистом врывался в щели шатра, взъерошивал короткую шерстку, покрывавшую дрожащее тельце, пугал непривычными звуками.

— Эй, ты кто? — щенок вздрогнул от незнакомого голоса, съежился, скатался в гладкий комочек страха.

Джина, отделяясь от внешнего мира, подошла поближе к растрескавшейся стене, с интересом обнюхала невиданное существо.

— Хорошенький какой! — умилилась она размерам комочка, — Неужели потерялся?

Вместо ответа щенок невнятно пискнул, и робко закачал в разные стороны большими мохнатыми ушами.

— Потерялся… Э-эх! — понимающе вздохнула Джина, — А породы какой будешь?

Вместо ответа уши снова закачались в разные стороны.

— Не знаешь? Ну дела… — расстроилась Джина — А у меня своя беда, представляешь, с Бонусом неладно. Совсем расхворался, — буднично произнесла она. В Джинином мировосприятии они со щенком уже перешли на уровень старых закадычных приятелей, — А как тебя зовут-то? — вдруг спохватилась она, вопросительно хлопая пушистыми ресницами.

— Буба, — вдруг тихо пискнуло откуда-то изнутри гладкого комочка.

— Буба! Прелесть какая! — продолжали покачиваться ресницы от удовольствия нового знакомства. Пускай даже такого незначительного. — Пойдешь со мной? Здесь совсем недалеко. Бонуса заберем, и пойдем к моим друзьям новый год встречать. Я уже обо всем договорилась.

— Ой, как я сейчас хорошо придумала — мы будем праздновать год Щенка — в твою честь! Троекратный гав и ура. Годится? — а сама уже протягивала ему тонкую, испачканную чем-то ядовито-зеленым, лапу.

Наружу вышли вначале коротенькие передние лапки, потом неуклюжие задние, и, наконец, изогнутый, подрагивающий на ветру хвостик — крохотная грустная запятая.

— Спасибо вам. Вы очень добры. Мне было очень страшно. Здесь. Совсем одному, — он говорил очень тихо, отрывисто и немножко в нос. Наверное, простыл, — подумала Джина, но решила не отвлекаться на мелочи — времени уже почти не оставалось.

Весь день она неутомимо носилась между завязанными в узел улицами, забыв о голоде, спеша обежать все известные места, в которых собирались знакомые бездомные собаки, пока не разузнала точно, что именно сегодня, ровно в полночь, высоко-высоко в небе появится огромный огненный пес, и россыпи пылающих искр будут с шумом вырываться у него из пасти — это и будет началом года собаки, который обязательно принесет с собой много-много счастья всем им, всему собачьему племени.

— Всем нам, — так и сказала ей мудрая, старая, с гноящимися глазами, Сорбонна, и зевнула, широко раскрывая мокрую черную беззубую пасть, — Целый год будет счастье. Помянешь мое слово.

— Надо Бонусу поскорее рассказать, — засуетилась Джина, жадно сглатывая радостную весть.

— Конечно, иди, порадуй его, — еще раз равнодушно зевнула Сорбонна, и медленно, прихрамывая, побрела в сторону овощного ларька — где несколько щекатых румяных мальчишек с воплями восторга кормили стайку насупившихся от мороза, одутловатых голубей.

Потом Джина, вспомнив о приглашении белесого вожака, побежала в сторону безлюдного пустыря, отделявшего одиноко белеющее за пустырем школьное здание от небольшого хвойного леса — это и было привычное место сбора пугающей местное население стаи злобных рычащих самцов.

И, наконец, уставшая, голодная, обессиленная, она мчалась обратно, к Бонусу, доброму верному забывчивому Бонусу, честно весь день ожидающему ее под серой безжизненной балконной коробкой, карикатурным подобием их домашнего очага. Наплевать, что он забыл считать дни! Зато он ее самый верный, самый любимый друг. Жаль, она никогда не говорила ему об этом раньше. Но сегодня обязательно скажет. Скажет, что еще никто никогда так о ней не заботился. И захлопает своими пушистыми ресницами. Будет очень красиво. Пускай только выпрыгнет на самую середину чернеющего холодного неба огромный огнедышащий пес и начнет разбрасывать искры. Вот тогда она прижмется к Бонусу и скажет... скажет все это, а сейчас нужно спешить, потому что уже совсем темно, и в ее планы совсем не входит пропустить появления на огромном праздничном экране всемогущего волшебника.

В этот самый момент она и наткнулась на дрожащего, пугливо выглядывающего из хмурого жерла подворотни, беспечно потерявшегося Бубу, невиданную ушастую псевдособаку, игрушечное существо, с виртуозно запрятанным в самой глубине маленького дрожащего тела, трепыхающимся комком настоящего, живого сердца.

...Они бежали изо всех сил, сворачивали в незнакомые дворы, пытаясь сократить дорогу, делали короткие, влажноязыкие передышки, отряхивались от назойливых снежных хлопьев, щедро сыпавшихся сверху, выкладывающих белоснежную гладкую дорогу — для восхождения на престол грозного повелителя.

— Держись, Бубка, мы почти на месте, — задыхаясь, едва прошептала Джина, завидев угол знакомого дома. Еще немного. Раздышаться. Забрать Бонуса. Она все успела. Сейчас. Сейчас начнется праздник. Успела.

От угла дома отделялись, освещаемые пронзительно-желтым светом фонарей, две человеческие фигуры.

— Ну и что с того, что прямо на дороге. Оставь. Пусть валяется. Да и вообще, это работа дворников — убирать всякую дрянь. Идем поскорее, и так уже задержались. Все только нас и ждут, — монотонно бубнил низкий грубоватый женский голос.

Почуяв неладное, Джина в два прыжка оказалась совсем рядом с местом их непритязательной ночлежки. Буба беззвучно рысил следом.

Рядом с балконом стояли высокий крупный мужчина и маленькая женщина в пушистой лисьей шубе. А между ними... нет, конечно же нет... глухо чернело неподвижное, безжизненное тело Бонуса, ее самого верного, самого любимого друга. Жаль, что она никогда не говорила ему об этом раньше. Как раз сегодня хотела...

— Ой, посмотри, какая прелесть, да это же чихуахуа, совсем крошечный щенок! — вдруг послышался где-то рядом голос женщины в лисьей шубе, — Ты себе представляешь, щенок чихуахуа, один, без хозяина, просто так гуляющий по улице?!

— А ну-ка, ознакомимся поближе, — высокий крупный мужчина тут же потерял интерес к распластанной, чернеющей на картонной подстилке неподвижной фигуре, пинком ноги отбросил далеко в сторону рычащую Джину, и быстро, еще не дай бог, бешеная, укусит, подхватил с земли пищащего Бубу.

Еще пару часов назад никому не нужный, ушастый испуганный гладкий шарик, приемное дитя старой, рассыпающейся подворотни подняли высоко, поднесли к лицу, разглядели попристальнее, потискали, пощупали, обнюхали, сжали покрепче в ладонях — не убежишь, хитрец. И вот уже чужие шаги удалялись, глохли в темноте, оставляя жесткие чеканные отпечатки на рыхлом снегу, унося в лаковую пропасть неизвестности некстати придуманный символ обещанного волшебного года.

Рядом с лохматой головой мертвого Бонуса тускло отсвечивал в зрачках пастозных фонарей его последний бесхитростный привет — сверкающая жемчужина, выцарапанная из шершавых створок уплывшей навсегда раковины — нетронутый вяленый окунь...

...Вместе с торжествующими звуками курантов полетели высоко вверх снопы горящих разноцветных салютов, щедрой крупой искр рассыпающихся по небу...

Огромный, огненно-рыжий пес, неожиданно возникнув в самом центре чернеющего небесного экрана, в несколько прыжков добежал до тонкой линии горизонта и медленно растворился в холодном воздухе. А крики не заметивших его появления веселых, шумных людей множились, возрастали, катились безумствующей снежной лавиной, погребая под собой тоскливый собачий вой из-под нависающей над промерзшей кожей асфальта коробки балкона первого этажа...

2008